стоит твоя работа, Аня? — он неожиданно подается вперед, укладывает руки на столешницу, и я невольно скольжу взглядом по татуированным предплечьям, увитым выступающими темными венами. Это движение почему-то ощущается угрозой… Словно хищник, внешне расслабленный, вот-вот нападет. Ты этого не видишь, просто чуствуешь той самой атавистической памятью миллиардов предков за плечами… — За сколько ты продаешь свое время? Свою жизнь?
— Это… — облизываю губы, опять предательски сухие, сглатываю, — это другое… Совсем…
— Это — то же самое, — чуть повышает он голос, пристально глядя мне в глаза, держа темнотой взгляда, — ты ходишь на работу… Получаешь деньги за потраченное время своей жизни, за свои умения, навыки… Ты ходишь на свидания, получаешь эмоции за потраченное на мужика время, что-то еще получаешь… Ты ложишься в постель со своим реаниматологом, как его, Дмитрием? Получаешь кайф за то, что отдаешь свое тело… Все продается в итоге. Так я повторяю вопрос: сколько ты хочешь за свое время? Здесь. В моем доме.
Он говорит все это, не отводя от меня взгляда, и я внезапно понимаю, что речь идет далеко не о том времени, которое я потрачу на Ваньку… Если изначально именно такое было ощущение, то сейчас, после его слов про свидания и постель… И, особенно, тона, которым это все произнесено…
От понимания, о чем он ведет речь на самом деле, по коже пробегает холод. Едва сдерживаюсь, чтоб не отшатнуться, не сбежать, позорно и глупо, из этой кухни, от этого жуткого мужчины, только что очень даже определенно обозначившего свои намерения в отношении меня…
А еще становится страшно от того, что, какое бы решение я ни приняла… Если он захочет, то сопротивляться не получится. Таким людям не прекословят. Просто малодушно молятся, чтоб не задержал взгляд дольше секунды, чтоб просто прошел мимо, не обратив внимания… Потому что те, на кого такие, как он, обращают внимание, перестают принадлежать себе.
Хазарову ничего не стоит просто заставить меня сделать все то, на что он только намекает… И ему даже силу не придется применять, на самом деле…
Он этого не делает просто потому, что пока что прощупывает грани дозволенного… И предпочитает обходиться малой кровью. Покупать, например. Ведь все продается, да?
Сквозь дикий, всепоглощающий страх опять проявляется злоба. Отчаянная, жуткая злоба на него, хозяина мира, прекрасно знающего, что я все поняла правильно, и видящего мой страх и беспомощность.
Такие люди упиваются своей властью над другими, получают от этого удовольствие…
Не в моих силах остановить его, отговорить. Но в моих силах не дать ему насладиться этим порочным удовольствием.
Я усмехаюсь, спокойно и даже нагло глядя прямо в черную бездну глаз.
— Знаете, я не буду говорить банальщины о том, что есть вещи, которые не купить ни за какие деньги… Вы не поверите ведь? Так вот: вы можете купить своего сына, и , возможно, он даже согласится и примет вас… Но везде, в любое дело, надо вкладывать чуть души, чтоб получить отдачу. Если вы берете щенка, просто купить его недостаточно. Его надо воспитывать. И вкладывать в него свое время, часть себя. А ребенок — не щенок, что бы вы по этому поводу ни думали. Ваня, он… Он очень умный. И прекрасно чувствует отношение к себе. Может, не умеет пока делать это обдуманно, но у него отличная интуиция, поверьте, он разберется и поймет, кто его любит, а кто… просто покупает. И, если вы не собираетесь искренне узнавать его, уважать его чувства, эмоции, не собираетесь видеть в нем человека прежде всего… То никакие ваши деньги не будут панацеей. Он разберется во всем, поверьте, рано или поздно. И тогда… Как бы вам не пришлось пожалеть о зря потраченных вложениях.
Я сознательно не озвучиваю вторую часть его недвусмысленного предложения насчет меня.
Просто решаю не реагировать, прикинувшись непонятливой.
Ну а что с меня взять, с обычной медсестры?
Понимаю, что это неправильная позиция, и что он это тоже все видит, но надеюсь, что насчет меня — это у него временное помрачение.
Ну, получилось так, чем-то привлекла внимание хищника. Ненамеренно. Если убегать, то хищник кинется догонять, азартно и с удовольствием.
А если прикинуться тупым бревном с глазками… Может, и пронесет?
В конец концов, об этом можно будет подумать потом…
А сейчас Ванька важнее.
— Ты слишком его идеализируешь, — усмехается Хазаров, — это странно, учитывая, что он тебе чужой.
— Давайте мы не будем возвращаться к моим мотивам, вы их все равно не поймете, — огрызаюсь я неожиданно даже для себя, видно, злость ищет выход.
— Вот как? — Хазаров упирается локтями в столешницу, подается еще вперед, и мне стоит огромных усилий не отшатнуться.
Он прямо стремится сократить расстояние между нами, осознанно или нет, не важно. Важно, что своей цели достигает, и все мои инстинкты орут не подпускать хищника так близко.
Я и без того на грани балансирую…
— Ты считаешь, что я не способен понять тебя? Такая сложная? — в голосе холод, в глазах темных тоже холод… А у меня по коже — мурашки! Жуть какая…
— Нет, — лихорадочно стараюсь исправить ситуацию, — просто мы очень разные… Я не понимаю вас, а вы меня…
— Да? А говоришь очень уверенно о моих мотивах, — изгибает он губы в усмешке, — будто понимаешь…
Черт, как у него так получается? На слове ловит, все переворачивает в одно мгновение так, как ему надо!
Я по сравнению с ним — прямолинейная дурочка, сама себя зангавшая в ловушку.
Ладно… Надо еще раз попробовать. В любом случае надо. Иначе утону.
Собираюсь с мыслями, пытаюсь говорить уверенно, но получается слабовато.
— Нет… Вам… Показалось… Я просто хочу, чтоб Ванька был счастлив… И в безопасности…
— Так и будет.
Не будет! Не будет!
— Нет, — настаиваю я, сама удивляясь, откуда берутся силы и необходимый заряд злости, — не будет, если вы его таким образом к себе заберете! Поверьте! Я хотела… Я говорила с ним по поводу детского дома…
— Какой еще, к чертям, детский дом? — перебивает Хазаров и делает это так агрессивно, что весь мой запал окончательно исчезает.
