хотя явно отвечал вдогонку своим, пытаясь “достучаться” до меня.
— Хочу видеть маму…
Тут отреагировал Шереметьев, перестав читать мне проповеди.
Он шагнул вперед медленно, угрожающе. Я пытался удержаться, но он заставил меня отступить. Даже не касаясь меня, заполнил все пространство вокруг. Слишком много силы было под его скромной одеждой.
— Я отведу. Следуй за мной.
Резко развернулся и пошел прочь по коридору.
— Но… — начала я, метаясь, чтобы бежать за ним и прихватить чемодан. Но тот меня тормозил, а чертов ректор удалялся быстро и даже не оборачивался.
Черт!
Я бросила вещи и вприпрыжку ринулась за ним. Пофиг на вещи. Пусть это будет моим благотворительным вкладам местным студентам. Они так давно не видели нормальной одежды, косметики и шампуня, что пусть пользуются. А мне главное свалить отсюда!
Уже спустя полчаса взгляд Шереметьева прожигал во мне дырку.
Злится? Или он так смотрит на всех своих студентов, будто хочет сломить их волю взглядом? Я пятилась и пятилась.
— Я скажу последний раз, — он протянул ладонь. — Дай мне свой телефон.
Спиной я уперлась в закрытую дверь в стене коридора.
Только тогда Шереметьев остановился и навис надо мной.
Смысла не было препираться. Мама свой выбор сделала. Остается нарываться здесь на исключение, или дожить как-то до каникул и нажаловаться папе…
У меня оснований злиться было куда больше!
Я вытянула из кармана смартфон последней модели, закусила губы, чтобы не так дрожали, и протянула главному извергу психушки телефон.
— Подавись.
Я почти уверена, что его глаза сверкнули, а зубы клацнули, выдал он вполне нейтральное:
— Вот видишь, не так уж больно и страшно, правда?
— Да пошел ты...
Я была слишком крошечной рядом с ним, физически несоизмеримой с его силой и размерами. Но не только его телосложение заставило меня огрызаться. В его глазах затаилась угроза, от которой хотелось бежать.
Больной извращенец, который запугивает студентов.
Сколько девушек он исправил? Или наоборот — испортил?
Чем он в этой дыре занимается? Промывает мозги? Гипнотизирует? Заманивает в секту обещаниями и угрозами?
Мое сердце сдавило предчувствием беды, когда я увидела, как телефон исчезает в кармане Шереметьева. Вне моей досягаемости.
Он отошел на шаг, взял меня за плечо и буквально оторвал от двери.
Я по инерции пролетела вперед ровно на тот же самый шаг и ударилась о его грудь.
Коридор исчез. Я всматривалась в жестокую красоту его лица. Он был близко, так чертовски близко, что я чувствовала жар его дыхания, и его пьянящий запах. Соблазнительно темный и древесный, как обуглившееся дерево, экзотический мускус и что-то еще. Что-то дурманящее и мужественное, что пробивало на плотском уровне.
Я втягивала носом аромат, ноздри раздувались, смакуя этот запах искушения и запретного обещания…
Господи, может с этого он и начинает свое совращение студенток?!
Я дернулась и оттолкнулась от груди Шереметьева.
Черт, еще этого не хватало. Стать одной из влюбившихся в него дурочек.
Не дождется!
Но ректор просто положил руку на дверной косяк и открыл дверь в комнату, хотя все мышцы его тела были напряжены, когда он встретился со мной взглядом.
Я ожидала безразличия, но то, что я увидела в его лице, было хуже.
Его глаза торжествующе блеснули.
Он думал, что выиграл? Он думал, что с этого момента я буду съеживаться и перестану сопротивляться? Он серьезно думал, что я капитулировала?
Он ничего не знает обо мне и очень сильно об этом пожалеет.
— Твоя комната. Чемодан чуть позднее доставит Александр, когда досмотрит его.
— Обещаю, — бросила я, проходя мимо него к комнате, — что превращу твою жизнь в ад.
— Круги уже смыкаются. Но не вокруг меня, Екатерина.
Насмешливо скривив губы, я вошла в комнату и с удовольствием захлопнула дверь перед его надменным носом.
ШЕРЕМЕТЬЕВ
Я размашисто шел вперед по коридору, не поворачиваясь и не дожидаясь новенькой.
Еще одна упрямая и своевольная студентка.
Екатерина Снежина.
Я не слышу ее шаги, но она придет. Ей некуда бежать отсюда. Родители подписали за нее бумаги и заплатили. Вокруг академии леса и глушь на ближайшие пятьдесят километров в округе. Поэтому она послушается. В конце концов, все они слушаются.
Предсказуемые, скучные, титулованные детки. В первый день им особенно сложно.
Сложно, когда они выходят из привычного мира комфорта и попадают в выставленные границы, которые блюдут все служащие академии.
Сложно, когда грызет обида на предков.
Еще сложнее простить их за лишение своей обеспеченной жизни, свободы, друзей, наркотиков, вечеринок и алкоголя.
У меня непосильная для многих работа — возвращать падших ангелов на истинный путь, тот, который запланировали для них родители.
Найти в них что-то хорошее, и научить это ценить. Найти болевую точку, давить безжалостно, закрепляя инстинкт отторжения от пагубных привычек. Любишь выпить? Но за один глоток пива придется потерпеть боль. Хочешь раздвинуть ноги? Сможешь ли это сделать после унизительного наказания?
Одному достаточно кнут, другому — пряник. Наш психолог утверждает, что многим достаточно просто общения со мной. Но это самый крайний случай.
Высшие слои общества живут в мире зеркальных поверхностей и лицемерных отношений, в которых нет никакой человеческой ценности. Цена определяется должностью, капиталом и связями, а люди не значат ничего.
А я верю, что если человека научить видеть свою ценность, то даже избалованные богатые дети станут умнее, сильнее и приспособленные к обществу в целом.
И этих пропащих отпрысков не откачать уроками доброты, или положительным примером для подражания.
У родителей остается единственный выход — отдать их мне.
Когда ни одно средство больше не работает, не способно вернуть их детей в человеческий облик, они зовут меня, соглашаясь на все условия, на любые затраты, лишь бы их наследник получил шанс снова стать хорошим человеком.
Вернуть утраченную ценность.
Я тот, кто на себе проверил свои методы и создал академию на трех основах.
Это режим, дисциплина и отказ от слабостей.
— Где моя мама? — догнала меня новенькая студентка.
Она пыталась говорить уверенно, но ее голос дрожал:
— В-вы прогнали ее?
Кто бы мог подумать, что эта избалованная девчонка способна заботиться о ком-то другом, кроме себя.
Я удержал смешок, когда она шарахнулась от пролетающей мимо летучей мыши. Пока догоняла меня, пыталась так или иначе задеть, ранить словами. Она еще не знает, что ранить меня невозможно.
Ни один студент уже через неделю не
