длинными пальцами, погружаясь в него губами, носом, всем лицом, чтобы выесть его до самой мокрой корочки.
– Вам долить, месьё? – прерывает мои мечты о ней девчушка, почтительно держа бутылку на вытянутой руке и открывая моему взору свой низкий вырез с двумя острыми грудками голодной сучонки, такими прелестными в своей недоразвитости. Я отмечаю её лёгкий французский акцент: Тунис, Алжир, Марокко? И решаю, что обязательно выясню это в ближайшее время. Возможно, уже завтра.
– Oui, ma сherie (фр. «да, моя милая» – перевод автора), – тонко улыбаюсь я ей, и вижу, как ей льстит внимание знаменитого доктора, которого она наверняка неоднократно видела по телевизору или в интернете. – Я буду ждать тебя через полчаса, чтобы дополнить мой бокал, ma belle (фр. «моя красавица» – перевод автора), – шепчу я ей, и она с довольной улыбкой уходит прочь, вихляя своей оттопыренной кругленькой, как резиновый мячик, попкой, пока я мысленно уже в ней перекатываюсь между двух каучуковых половинок наслаждения.
И я утопаю в мягком глубоком кресле, уносясь в прошлое, туда, где, возможно, после торжественного заседания клуба, выкуренных сигар и коньяка, кто-то воскликнул: «А поехали в «Яр», к цыганам, господа!», и мы бы пьяной укутанной в меха толпой сели на извозчика и понеслись прямо по Тверской за город, где нас бы уже ждали ярко пахнущие, как французский сыр, цыганки, готовые сплясать на пьяных столах, сбрасывая с каждым витком танца свои бесчисленные юбки, пока не останутся голые в одних золотых монисто. И тогда бы самый смелый и самый лихой барин подошёл бы первым к Азе или Бомбане-конфетке, скидывая свою тяжёлую лисью шубу на пол, и расстёгивая непослушными пальцами свои брюки. «Просим Иван Иванович, просим!», – крикнул бы кто-то из тяжело дышащей группы, и Иван Иванович, натирая свою алую, как фонарик, головку, начал бы тыкать ею в чёрную курчавую подушечку, нащупывая сладко-сахарную коралловую тропинку. И потом, когда он, тяжело дыша от изнеможения, выдернул бы свой обмякший жезл из разгорячённого лона, расплёскивая капельки своего семени, на девчонку бы уже набросились трое, словно только и ждали момента, когда их вожак первым попробует её на вкус.
И ловкая цыганочка, вынужденная выучить все премудрости любви уже к своему совершеннолетию, с юрким проворством вскочила бы на распластавшегося здесь же, на столе, господина с торчащим толстой морковкой членом, а в её тугую резиночку ануса уже бы вставлял свой кожаный телескоп очередной знатный барин, пока его друг статский советник сбоку совал бы в жаркие пылающие ладошки свой старческий дряблый шланг. Конфетка-Бомбана лизала бы его своим розовым ловким язычком, возвращая ему былую молодость и упругость, а все остальные гости набросились бы на оставшихся в комнате девушек, превращая скучный вечер в фееричную сказочную оргию, где на раскиданные по полу шубы падали бы на спину, вставали на колени или на четвереньки молоденькие дикие вакханки, поблёскивающие белоснежными зубками и золотыми монисто на болтающихся мягких грудках. И уже никто бы не различал, чью сочную пещерку он сейчас протыкает своим штыком, или чей жадный ротик смакует очередной господский член, сулящий наслаждение, боль и большие деньги.
Но, к сожалению, в наши дни «Яр» превратился в обычный скучный ресторан при гостинице, в которой, правда, происходят порой весьма прелюбопытные истории. Но, безусловно, уже без того дореволюционного размаха. Поэтому сейчас я вынужден сидеть в компании таких же, как и я, зануд из высшего общества и ублажать свою разгорячённую мечтами плоть новыми порциями коньяка, сигар и историй из практики.
Обычные сплетни всем надоели, да и у всех присутствующих уже была возможность потренировать свои языки-жала с коллегами, и теперь вечер начинает потихонечку угасать. Но судя по расслабленным позам и умиротворенным выражениям лиц, на которых пляшут тени от огня в камине, никто ещё не готов вызывать своих водителей и ехать домой. Так же, как и пламя пока весело трещит раскалённым серпантином и не собирается замирать. Бокалы вновь наполнены, рядом с вялыми коленями стоят тарелки, наполненные крошечным, на один укус, канапе с осетриной, вяленой уткой и пармской ветчиной, трубки только раскурили, и Коля Гольденблат вдруг делает предложение:
– Друзья, а не возродить ли нам сегодня традицию рождественских сказок викторианской Англии? Я уверен, у каждого в запасе найдётся как минимум одна прекрасная захватывающая история из личной практики, – загорается он своей идеей, и наша уже клюющая носом компания вдруг весело возрождается и готова снова продолжать этот вечер.
– Насколько я помню, одним из условий этих рассказов должно быть что-то пугающее и сверхъестественное, – напоминаю я своим коллегам, и меня тут же начинают уговаривать:
– Юра, только не говори нам, что у тебя нет такой в запасе! Ни за что не поверим, что ты за всё время не столкнулся ни разу ни с одной загадкой, которую тебе так и не удалось разгадать, – доносится со всех сторон, и я, вобрав полный рот ароматного дыма из толстенькой кубинской сигары, с наслаждением выдыхаю:
– Ну что же, и у меня есть в запасе подобная история, и если никто не желает первым поделиться своей, то я готов вам рассказать об одном очень любопытном случае… – я только открыл рот, как десятки пар глаз и ушей застыли в полном внимании, ловя моё каждое слово и наверняка надеясь выведать тайны моих именитых клиентов. Безусловно, никто из них никогда не догадается, о ком же пойдёт речь, а я, вытянув свои ноги поближе к огню, начинаю свою историю:
«Пару лет назад, ранней осенью, я выбрался на неделю в Баварию, подышать свежим альпийским воздухом, знаете ли, погулять по горам и попить отличного немецкого пива. Я знаю, что все мои соотечественники предпочитают горнолыжные курорты зимой, а я обожаю эту оранжевую тихую осень в Альпах, когда можно просто гулять по горным тропинкам как какой-нибудь Хемингуэй или Набоков, не опасаясь наткнуться на своего знакомого или просто случайного
