Фирменный пирог Лилиан был подан на десерт, а прежде старая дама накормила их картофельным супом, заправленным зеленью и трюфелями.
После обеда, дав старой даме немного передохнуть, Егор приступил к расспросам.
Лилиан не знала причины, по которой ее свекор Людвиг Ла-Пюрель запрещал сыну выставлять некоторые свои картины, но то, что запрещал, помнила точно.
— Оттого я и злюсь теперь на Элизабет, — в сердцах сказала старая дама. — Ведь я ее предупреждала! Чуяло мое сердце, что не следует нарушать установленные в семье правила! Ну почему было ей не оставить эти три картины в покое?! А теперь вот… — Лилиан махнула рукой совсем как Николь, заставив Егора невольно улыбнуться и этому сходству.
К его огорчению, Лилиан действительно мало что знала о коллекции картин, перешедших по наследству ее мужу. Сказала только, что она принадлежала его прадеду Семеону Травинскому, русскому по происхождению. Он был очень богат в свое время и в тридцатилетием возрасте неизвестно по каким причинам перебрался из России во Францию.
«Семеон Травинский! Значит, его русское имя Семен! — подумал Егор. — Уже тепло! Хотя это имя ни в письмах Софьи, ни в ее дневнике не упоминается».
Архивов никаких у Лилиан не имелось, единственное, чем она располагала, были старые фотоальбомы, причем один из них принадлежал лично прадеду ее мужа Семеону. Лилиан в свое время заинтересовалась личностью богатого предка, тогда-то Лион и показал ей фотоальбом со стершимися золотыми вензелями на обложке.
Лилиан заставила Николь достать эту семейную реликвию, бережно хранимую ею в большом коричневом чемодане, и они, усевшись втроем на диван в просторной гостиной, принялись его рассматривать. С пожелтевших от времени старых дагеротипных портретов на них смотрел загадочный коллекционер Семен Травинский. Облик его было довольно изящен. Небольшие, с прищуром глаза на узкоскулом удлиненном лице, аккуратно подстриженные небольшие усики, прямой нос, небольшой рот, тонкие, в ниточку, губы. Бороды Семен не носил. Он был сфотографирован и один, и с семьей, а также с друзьями, а может, и родственниками. Лилиан никого из них не знала, кроме жены Семена француженки Адель и дочери Аниты, которая приходилась бабкой ее мужу Лиону. Почти все фотографии были подписаны с обратной стороны. Правда надписи эти хранили в себе совсем ничтожную информацию, в основном дату и имя, в некоторых случаях, правда, какую-нибудь короткую крылатую фразу в качестве дарственной.
Они перешагнули за половину альбома, когда взгляд Егора наткнулся на фотографию, запечатлевшую двух молодых людей, один из которых был не то китайской, не то индусской наружности. Затаив дыхание, Егор осторожно вытащил фотографию и, перевернув ее, прочел: «На память Т. от Ку-Льюна».
Вот оно! Есть! Значит, перед ним был Ку-Льюн собственной персоной! Вот это удача! А этот второй, красивый и молодой?! Наверняка Павел Андреевич Ратников. Ах, как бы это узнать?!
— Егор, что с тобой? — спросила наблюдательная Николь, заметив, как изменилось его лицо, а на щеках от возбуждения выступил румянец. — Похоже, ты что-то нашел, или я ошибаюсь?
— Может, нашел, а может, ты и ошибаешься, — рассеянно сказал Егор. «О господи, ведь ей придется все это как-то объяснить! — подумал он. — И ей, и Лилиан! Ладно, это потом!» Окрыленный находкой, Егор принялся листать альбом дальше, но ничего интересного для него больше не было. И все же ему удивительно повезло. Теперь было окончательно ясно, что картины Ордынцева попали в коллекцию Травинского именно через эту пару.
Они с Николь пробыли в Фонтенбло до позднего вечера. Посетили английскую часть парка, увидели знаменитый пруд с карпами, одним словом, погуляли в свое удовольствие. У Егора было достаточно времени, чтобы придумать версию, предназначенную для Николь. Он сказал, что в деле о краже картины присутствует некий восточный след, оттого он и ухватился за эту фотографию.
— Хорошо бы определить второго. Его фамилия вполне может быть Ратников.
— Почему ты так думаешь?
— Я пока не имею права разглашать тайны своего расследования, — стараясь как можно искренней смотреть ей в лицо, сказал Егор. Вынужденная ложь тяготила его. Искренность девушки, ее желание помочь только усиливали эту тяжесть. — Прошу тебя, не задавай мне вопросы, на которые я не смогу ответить. Я чувствую себя очень неловко.
— Хорошо, только как я узнаю, на какие ты сможешь ответить, а на какие нет?!
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— Действительно! Ну сморозил чепуху! Каюсь! — сказал Егор сквозь смех.
В Париж они вернулись в половине одиннадцатого вечера, и Егор, придя в гостиницу, первым делом принялся звонить Яне, в который раз, несмотря на угрызения совести, откладывая звонок Флер на следующий день. Да и не только звонок! Он отодвигал на потом все, что их касалось. Все, что совсем недавно казалось ему очень важным, о чем он не мог думать без счастливой улыбки на лице — их помолвку, предстоящую свадьбу, будущую семейную жизнь. Ведь они с Флер даже спланировали, что у них будет двое детей! А теперь? Теперь он не мог думать об этом и не знал, что ему с этим делать.
В Фонтенбло ехать больше было незачем, старая Лилиан рассказала все, что знала, и обещала позвонить в том случае, если вдруг вспомнит что-то новое. Николь предложила Егору безумный на первый взгляд план по розыску предполагаемого Ратникова.
— Надо отыскать всех Ратниковых, живущих во Франции. Будем надеяться, что с такой фамилией их много не наберется, — сказала она. — Современная компьютеризация позволит сделать это довольно быстро, следует только обратиться в соответствующее агентство, а получив адреса, разослать всем этим Ратниковым копии фотографии с каким-нибудь жалобным письмом по розыску родственников. Письмо можно написать одно, с неким обобщенным текстом, и размножить. Как знать, может, у кого-то из них и найдется такая же фотография?
Егор с восхищением посмотрел на Николь:
— И ты еще говоришь, что слава тебе не под силу! Ты же придумала гениальный план, и заметь, без особого труда!
— О! — воскликнула польщенная девушка и манерно приложила руку к груди.
Николь сообщила ему также, что у ее матери имеются какие-то документы, касающиеся коллекции, однако хранятся они в спецквартире, там же, где и самые редкие картины. Но квартира находится под охраной. Элизабет бывает там очень редко, а сама Николь и вовсе не кажет туда носа.
— До возвращения мамы я все равно не смогу туда попасть, — сказала она. — Во-первых, нам с братом это запрещено, а во-вторых, я не знаю даже, какие там коды и где хранятся ключи.
Егор вынужден был ждать возвращения Элизабет Ла-Пюрель да надеяться, что кто-нибудь из французских Ратниковых пришлет ответ на письмо. Они с Николь занялись поисками подходящего розыскного агентства, составлением письма и размножением фотографий.
Жара, раскалившая Париж, сжалилась наконец, уступив место обильному ливню, не прекращавшемуся вот уже несколько часов. И, несмотря на то что ливень принес желанную прохладу, им с Николь он спутал все планы.
Она позвонила Егору накануне вечером и предложила поехать погулять. Ей захотелось устроить ему экскурсию по набережной Сены и непременно прокатить на речном трамвайчике.
— В такую жару эта прогулка самая что ни на есть подходящая. Поехали, а то мы совсем закисли с этими картинными делами! А потом закатимся в какую-нибудь прибрежную кафешку, и я познакомлю тебя с прелестями парижской кухни.
Егор был смущен:
— Я и так запряг тебя почти на целую неделю, а уж если ты, помимо дел, еще и на экскурсию меня поведешь, не знаю, как я буду с тобой расплачиваться.
Николь лукаво усмехнулась:
— Не волнуйся, без расплаты не останешься. Я что-нибудь придумаю.
Дождь сорвал им эту запланированную прогулку, но Николь, дождавшись вечера, снова позвонила:
— Послушай, Егор, у моей подруги сегодня намечается небольшая тусовочка. Ты не мог бы составить мне компанию?
