Сашка не хотела тратить его деньги. Сценарий повторялся регулярно, так что Всеволод Алексеевич предпочитал ходить в магазины вместе с ней. Но не всегда получалось, и вопрос товарно-денежных отношений оставался открытым.
Сашка тут же набирает его.
– Вы что творите? Куда столько? Зачем?
– Это вообще не тебе, – невозмутимо сообщает Всеволод Алексеевич. – Это твоим родителям на лечение. Снимешь и отдашь. Только аккуратно, не свети наличными около банкоматов. Лучше в банк зайди.
– Всеволод Алексеевич, они не…
– Саш, ко мне врачи пришли. Сделай как я сказал.
И разъединяется. Ну и как с ним разговаривать?
Всю дорогу Сашка угрюмо молчит, игнорируя попытки таксиста завести разговор. Она не хочет обсуждать политику мэра и качество дорожного покрытия, ей плевать. И на ходовые качества «ниссана» плевать тоже. Вообще на все и всех плевать, кроме одного товарища. Иногда даже страшно осознавать, как много он для нее значит. Ей должно быть стыдно, у нее отец болен, а она к нему едет так, по остаточному принципу. Потому что звезды сошлись. И с большой неохотой. А если уж совсем честно, не прояви Всеволод Алексеевич настойчивость, и не поехала бы. Опять он. Только он. Его слово, его воля.
Когда начинают мелькать знакомые с детства пейзажи, становится совсем тошно. Сразу кажется, что она никогда отсюда и не уезжала. Она по-прежнему затравленный подросток, который ненавидит свою школу, своих одноклассников и в целом свою жизнь. А все остальное – только плод ее воображения. И хочется немедленно вытащить телефон и набрать Туманова. Убедиться, что он есть, что он ответит на ее звонок и назовет ее «девочкой».
– Сейчас налево и во двор. – Сашка замечает, что водитель не притормаживает перед нужным поворотом.
– Да? А навигатор показывает еще квартал.
– Я сама как навигатор. Тормозите, я дойду.
Сашка вылезает из машины и раздраженно хлопает дверью, как будто это таксист виноват, что она сюда вернулась. Уже возле дома вспоминает про банк, про то, что надо снять деньги. Да с какой стати? Его деньги, заработанные его горлом, его здоровьем, отдать им? За что? За то, что воспитали? Так не воспитывали. Что вообще родили и не дали в детстве с голоду сдохнуть? Ну разве что за это.
Когда мать открывает дверь, они еще с минуту молча смотрят друг на друга, разделенные порогом.
– А я думала, совесть так и не проснется, – горько изрекает мать и отходит в сторону, давая ей возможность зайти. – Ты почти вовремя. Врачи сказали, еще дней пять.
– Выписки из больницы есть? – сухо интересуется Сашка.
– На столе, – хмыкает мать. – В зале. Можешь изучить во всех подробностях. Что, вылечишь? Ты чудо-доктор Айболит?
Сашка неопределенно пожимает плечами. Нет, мама, у тебя не получится вывести меня на эмоции. Я столько раз обижалась, злилась, пыталась что-то изменить, пыталась тебе понравиться. А потом перегорела. Мне теперь все равно. Даже у посторонних людей, у каких-нибудь хамов в очереди на почте больше шансов разозлить меня, чем у тебя. Потому что я жду от тебя гадостей и контролирую свои реакции. И нервы тратить не собираюсь, у меня их на самого главного человека не хватает.
Сначала она идет в зал, берет со стола толстую папку, начинает листать. Машинально отмечает, что в доме почти ничего не изменилось. Та же фарфоровая вазочка на комоде, то же зеленое собрание Гиляровского, которое никто никогда не открывал. Разве что исчез ее видеомагнитофон, а телевизор, перед которым она когда-то часами сидела на коленях в ожидании Туманова, заменен на более современную плазму.
В папке куча выписок, анализы, результаты УЗИ. Диагноз сомнений не вызывает, прогноз очевиден. Причины тоже очевидны. Было бы странно, если бы отец не допился. О чем тут говорить? Сашка откладывает папку и идет в спальню. Когда-то бывшую ее комнатой. А здесь всю мебель поменяли и ремонт делали пару лет назад.
Отца узнать сложно, он сильно похудел и ужасно состарился. Ну, болезнь никого не красит, а пьянка тем более. Он то ли спит, то ли в полузабытьи. Сашке не хочется проверять, не хочется подходить близко, не хочется его касаться. Он не ее пациент, она не обязана. Дочь? Ну дочь. И что? Здравствуй, папа, я вернулась? Стакан воды подать? Ты ж для этого «рожал».
– Ну что ты стоишь? Подойди к нему. Он не заразный.
В комнате появляется мама. Тон уже смягчился. Видимо, отошла от первого шока после появления блудной дочери.
– Да пусть отдыхает.
– Через час все равно будить, надо лекарство давать.
Сашке хочется сказать, что это бессмысленно, но она прикусывает язык. Совсем уж верх цинизма.
– Голодная? У меня только куриный бульон. Ему же нельзя ничего, я и не готовлю. Колбаса есть в холодильнике.
– Нет, мам, я недавно завтракала.
– Где ты завтракала? Где ты вообще живешь? С кем? Ты бы хоть звонила иногда матери.
И вот с какого места начинать? И стоит ли начинать вообще? Сашка решает, что не стоит. Неопределенно пожимает плечами и идет за матерью на кухню пить ритуальный чай.
Сашка молчит. Мать тоже постарела, осунулась. Но в доме идеальный порядок, чистота. В прихожей на вешалке Сашка видела рабочий жилет. Так и не уволилась, хотя давно уже пенсию получает. Наверное.
– Ну скажи хоть что-нибудь. Про семью расскажи. Кто он?
Сашка пожимает плечами.
– Человек. Мужчина.
– Ну спасибо, что не женщина! – Мать всплескивает руками. – Конечно, старше тебя.
– Конечно.
– Я так и думала. Всегда говорила, что тебе надо в дом престарелых идти.
– Так можно считать, что я пошла. Я же сколько лет в военном госпитале проработала.
– А сейчас где работаешь?
– Нигде. Домохозяйка.
– Он содержит?
Сашка кивает с мрачным выражением. Ну правда же, хоть и глаза колет. Но матери такая правда нравится, она одобрительно кивает:
– Ну и правильно, дочь. Я вон всю жизнь пашу, и что? Много напахала? А ты молодец, что за ум взялась, хоть для себя поживешь. А помнишь твою «любовь» вечную? Туманова? На днях его по телевизору показывали, концерт какой-то повторяли. Я как его вижу, аж вздрагиваю. Он вообще жив еще?
Сашка глубоко вдыхает, долго пьет невкусный черный чай. Мать так и не запомнила, что она любит зеленый. Она обещала себе не тратить эмоции.
– Жив, – сухо сообщает она.
– Всё поет? Или ты уже не интересуешься?
– Не поет. На пенсии.
– Надо же. Я думала, такие на пенсию не уходят, их со сцены вперед ногами уносят. Да уж… А помнишь, у тебя вся комната в его плакатах была? И концерты
