его ты все ждала по телевизору.
– Помню, мам. Давай не будем о нем, ладно? Про себя расскажи.
Мать охотно переключается на рассказ о себе. О себе же оно всегда интереснее. Что примечательно, об отце почти не говорит. Не плачет, на стену не лезет. То ли не понимает, что ей предстоит. То ли он за такое количество лет беспробудного пьянства изрядно ее достал. Насколько Сашка знала, последние годы отец не работал, кому нужен вечно пьяный водитель? Кажется, его и прав лишили, попался где-то. Сидел дома, продолжал квасить. А мама никогда не отличалась широтой души. Сашку циником сделала профессия, и цинизм у нее выборочный. А у матери он врожденный и всеобъемлющий, Сашке до нее учиться и учиться.
Неожиданно мать спохватывается, что пора делать укол. Сашка совсем не хочет вмешиваться, но все-таки идет за ней в спальню. Проснувшийся отец ее не узнает, даже не замечает. Сашка понимает, что он вообще уже мало что замечает. Но отбирает у матери шприц.
– Давай я.
– Как-то мы без тебя справлялись, – усмехается мать. – Ты хоть сможешь? Ты же доктор, доктора таким не занимаются.
– Доктора всяким занимаются, – вздыхает Сашка и забирает шприц.
– И родных лечить не страшно?
Страшно, мысленно соглашается Сашка. Поэтому я здесь, а не рядом со Всеволодом Алексеевичем. И, закончив с инъекцией, в сотый раз проверяет телефон. Пропущенных нет, связь отличная, телефон не разрядился. Просто еще слишком рано. Успокойся и жди.
Какое-то время они с матерью сидят в спальне, но отец никак на их присутствие не реагирует, и они снова уходят на кухню.
– И так все время? От укола до укола?
Мать кивает. И по ее бесстрастному лицу Сашка еще раз убеждается, что она смирилась и просто ждет.
– Ты надолго в Москву?
– Не знаю.
Сашке не хочется называть точных дат и связывать себя обязательствами. Не хочется сюда еще раз возвращаться. Но, наверное, придется.
– От него звонка ждешь? – мать кивает на телефон.
– Да.
– Любишь его?
– Да.
Как бы плохо они друг друга ни понимали, мать знает, чего стоит Сашкино «да». Особенно на такой вопрос.
– А он тебя?
Сашка пожимает плечами. Вряд ли. Господи, о чем она. Конечно же нет. Она ему нужна. Но этого уже очень много. «Как хочется любить и быть любимыми. Жизнь, безлюбовьем ты нас не обидь. Но даже если счастья не достанется, то разве мало просто жизнь любить?» Евтушенко, поздний. Поздний ей особенно нравится.
Не клеится у них разговор. В нем опять не хватает правды. Мать не знает, про кого она говорит. Сашка не скажет. Зачем? Понимания она уж точно не найдет. В мелочах-то не находила, а уж глобально…
– Я пойду, мам. Буду звонить.
– Чаще, чем раз в пять лет, – усмехается мать, но не удерживает.
Ей тоже в тягость их разговор. Провожает до двери. Сашка выходит из подъезда и уже на улице достает телефон. Всеволод Алексеевич такой смешной, мамонт. Сними деньги в банке. Зачем? Две секунды, чтобы убедиться: у матери есть карточка главного государственного банка и она привязана к номеру телефона. Еще две секунды, чтобы сделать перевод. А вот на несколько строк в графе «сообщение получателю» у Сашки уходит минут пять. В итоге останавливается на формулировке: «На отца. Найми сиделку, дальше совсем тяжело будет. Прости».
Прости, что сиделкой буду не я. Прости, что так не похожа на твою идеальную дочь. Так не похожа на тебя. Не получилось, мам. Не надо было останавливаться на мне одной. Когда двое или трое, больше шансов, что кто-нибудь да удастся. А на одном ребенке слишком много ответственности, слишком много ожиданий. От которых очень хочется сбежать. В Москву или на Алтай земским доктором.
Всеволод Алексеевич просил не ходить пешком, вызвать такси к дому. А она шатается по дворам своего детства, потому что некуда пойти. Но не чувствует никакой опасности. С чего бы? Кому она нужна среди бела дня в районе, где знает каждый переулок? Вон на то дерево они с дворовыми друзьями однажды привязали толстый канат и потом катались на нем до умопомрачения. По тем гаражам прыгали. Был такой особый вид развлечения у детей девяностых – по гаражам прыгать. Зачем, для чего? Загадка. Что-то изображали, придумывали. Тысяча и один способ покалечиться. Вон там пустырь был, где сейчас супермаркет средней паршивости. На пустыре они однажды грандиозный костер развели. Стащили весь мусор, какой нашли, веток накидали, коробок каких-то и подожгли. А потом, разумеется, стали кидать в костер баллончики от маминых лаков и дезодорантов. Чтобы бабахало посильнее! В том весь смысл! А вон там, на трубах центрального отопления, протянувшихся на уровне второго этажа, на минуточку, у них штаб был. Наверх по дереву забирались, и спрыгивали обратно, повисев какое-то время на руках. Идиоты малолетние. И, что удивительно, никто не покалечился.
Сашка подходит к одной из опор, на которых держатся трубы. Обычная железная колонна, покрытая ржавчиной внизу от мочи окрестных собак. А чуть повыше ржавчины белой краской… Да нет, никакая не краска, краска бы уже слезла, облупилась. Корректор! Жидкость для замазывания ошибок в школьных тетрадях. Да, точно, это был корректор.
Корректором выведены три буквы. Но не те, вечные, которые все нормальные дети на стенах пишут. На столбе значилось «В. А. Т». Детская шалость, откровенная глупость. Что Сашка хотела этим выразить двадцать, два дцать пять или уже все тридцать (господи, какая страшная математика!) лет назад? Всеволод Алексеевич Туманов, разумеется. Памятник при жизни. Обоссанный дворовыми собаками железный столб под трубами отопления. Достойнейшее место.
Всё о нем. Везде он. Иногда кажется, что он в ее жизни был всегда. До него-то что-нибудь было? Играла же она в какие-то игрушки, читала книжки, чем-то увлекалась. Чем? Черт его знает. Из раннего детства Сашка помнит напугавшего ее Деда Мороза (отец переоделся и пришел вручать подарки), походы в цирк (тоже с папой, ему цирк нравился, а Сашка боялась клоунов) и книжки про пионеров, которые она любила читать, лежа на диване. В окно заглядывал тополь, и, отрываясь от книжки, Сашка на него глазела, мечтая о приключениях, верных друзьях-тимуровцах и поездке в пионерлагерь «Артек», которая так и не состоялась. И, наверное, хорошо. Сейчас Сашка подозревала, что «Артек» в девяностых сильно отличался бы от того, который описывали ее книжки.
Сашка в очередной раз достает телефон. Ну где ты там? Что ты там? У нее же екнет, если что-то не так. Всегда екает. И не только когда стали вместе жить. Когда
