словно я врала всю жизнь. И, благодаря потерянному телефону, мне не надо было делать вид, что все хорошо: я рыдала в прихожей, уткнувшись в маму, а она растерянно гладила меня по голове.
– Доча, ну ты что, не надо так расстраиваться. Это же просто вещь. Главное, что с тобой ничего не случилось.
– Да купим мы тебе новый телефон, – отозвался папа из другой комнаты. – Все равно же собирались. А мне премию на заводе обещали, так что в конце недели съездим с тобой в магазин и выберем.
– Спасибо, – я все никак не могла успокоиться, икала и дрожала, вытирая кулаками слезы, – я что-то переволновалась, пойду полежу, ладно?
– Кушать не будешь?
Желудок откликнулся неприятным ощущением тошноты, и я замотала головой, чувствуя, как мне снова становится дурно.
– Нет, не хочу. Полежать хочу.
Перед глазами все плыло, я еле добралась до своей кровати и упала туда, словно марионетка, у которой перерезали ниточки.
Больно было не только от того, что так грязно завершилась история моей любви и что мой первый раз был с тем, кто на это поспорил. Больно было еще и потому, что эта грязь запятнала и все остальные мои воспоминания. Будто кто-то опрокинул мусорное ведро в ящик с моими вещами, и теперь любимый дневник в грязных вонючих пятнах, красивые ручки перемазаны каким-то дерьмом, и все это можно только выкинуть – спасти невозможно.
…Кирилл усаживает меня в машину и набрасывает на плечи свою куртку, чтобы я не замерзла. Ее кожа такая гладкая и мягкая, а от подкладки вкусно пахнет одеколоном Кира и им самим…
Теперь я понимала, что он далеко не случайно облил меня водой, проезжая мимо. Это было продумано заранее. Он врал.
…Царев в своем спортивном кимоно – сильный, быстрый, красивый – грациозно укладывает на пол своего противника и еле заметно улыбается мне, ища одобрения в моих глазах…
И это тоже было подстроено? Закрытый клуб, в котором остались только мы вдвоем? Слишком красиво, чтобы быть совпадением! Дура, какая же я дура!
…Дождь хлещет вокруг нас, а я прижимаюсь к горячему телу Кирилла, чувствуя, как стучит его сердце, и медленно касаюсь его губ своими…
Ловко втерся в доверие, заморочил мне голову, и я, как крыса за дудочкой, сама пошла к нему домой. Если бы не лопнувшая труба, Царев выиграл бы свой спор еще вчера.
Одна песня на двоих, теплый смех, сообщения, от которых билось сердце, удивительный сюрприз с подаренными линзами, его футболка на мне – все это было иллюзией, враньем, мусором, который надо выкинуть! И я выбрасываю. Стиснув зубы, представляю, как удаляю все эти файлы из памяти, и они летят в корзину, распадаясь на нули и единички.
И только на один файлик у меня не поднимается рука. Широкая кровать, ласковые умелые руки, абсолютное доверие и хриплый нежный шепот. Горячее прерывистое дыхание Кирилла и я, стонущая от удовольствия…
Это было слишком. Это моё. Я никому не отдам это воспоминание и не позволю запачкать его. Я просто буду упрямо верить, что случилось чудо и на этот час Царев действительно превратился в того, кого я полюбила. А потом вновь стал самим собой – трусливой самодовольной мразью. Ненавижу его, ненавижу!!!
Я опять заплакала. Уже молча, без рыданий – только чувствуя, как намокает подушка, в которую я уткнулась.
Как завтра идти в университет? Как выдерживать сальные взгляды, многозначительные ухмылки и шепотки за спиной? Внезапно я вспомнила, что Марго успела щелкнуть меня на телефон, когда я выходила из ванной, и от ужаса и паники меня затрясло. А если она всем покажет? А если все будут меня обсуждать? А если надо мной будут открыто смеяться?
Я не смогу. Не смогу. Я слабая, сломанная и опозоренная.
Не смогу.
С этими мыслями я провалилась в тяжелый вязкий сон, из которого вынырнула только ближе к вечеру. А когда обеспокоенная мама принесла мне градусник и померила температуру, выяснилось, что у меня 39. Кожа горела, губы пересохли и покрылись коркой, меня трясло и, когда я пила морс, заботливо поставленный мамой у кровати, зубы стучали о край стакана.
«Вот и хорошо. Небольшая отсрочка. Может, мне повезет, и у меня будет воспаление легких. Тогда меня увезут в больницу, я буду там лежать долго-долго, а потом умру. И все это наконец закончится. Хоть бы, а!»
Всю ночь у меня держалась температура, и сквозь мутный горячечный сон я периодически ощущала на лбу мамину руку и осторожные касания прохладной влажной ткани, которой она меня обтирала. Утром стало легче, но в университет я, конечно же, не пошла. К своему невыносимому облегчению.
Родители ушли, и дома была непривычная тишина, от которой закладывало уши. Думать ни о чем не хотелось, поэтому я снова закрыла глаза и через какое-то время провалилась в сон. Проснулась уже ближе к обеду – мокрая, как мышь, зато без температуры. Неожиданно захотелось есть, так что я соскребла себя с кровати, кое-как умылась, отправилась на кухню и поела немного холодных котлет, запивая их холодным же молоком.
Помирать на сытый желудок расхотелось, и я начала размышлять о том, что у меня явно не воспаление легких – скорее всего, что-то нервное, вызванное вчерашним стрессом, наложившимся на позавчерашний стресс. Черт, да вообще с того момента, когда Царев обратил на меня свое внимание, у меня не жизнь, а сплошной непрекращающийся стресс! Жаль, что это недостаточно убедительная причина для больничного. Еще пару дней я смогу убедить маму, что мне плохо, но потом она заподозрит неладное и выпнет меня на учебу. Да и есть ли вообще смысл в этих двух днях, если рано или поздно мне все равно придется пойти в университет? Может, лучше сразу: прийти, испытать весь этот ужас и жить дальше? Как пластырь оторвать – раз, и всё!
Я вздохнула. Идея-то хорошая, но как мне надо себя вести, я не понимала. Делать вид, что ничего не случилось? Делать вид, что еще как случилось, но мне все равно? И как, скажите, смотреть на Кирилла, если я его случайно встречу в коридоре?
