Ей кажется, что у такой, как я, не может быть чувств. Но она бьёт в самое больное. Туда, где мне не дотянуться, даже если я наизнанку вывернусь.
И вот он, выбор: либо моя любовь, либо спасение мамы. Она покупает меня, а я продаюсь.
– Один звонок, – постукивает Елена Николаевна розовым ногтём по телефону. – И всё изменится. Санавиация. Клиника. Живая мать. У меня есть такая возможность, и я с радостью воспользуюсь деньгами и связями.
«Лишь бы не видеть тебя рядом с моим сыном». Она этого не говорит, но я читаю явственно недосказанные слова в красноречивом взгляде.
И я ломаюсь. Умираю внутри от боли. На весах – слишком равноценные вещи, но семья перевешивает. От жизни мамы зависит здоровье и душевное состояние папы. Мама нужна маленькой Машке. А я… наверное, люди живут без сердца и души. Выживают после несчастной любви. Моя как раз такая. И не потому что Драконов меня предал. Это я его предала. Продалась за лечение матери. Изменила с деньгами.
– Вы же понимаете, что я не могу раствориться в воздухе?
– А это и не нужно, – пожимает мать Драконова плечами. – Достаточно исчезнуть на некоторое время. Мальчик переболеет. Забудет о тебе. Выкинет всякую чушь из головы. Доучится. В двадцать три не стоит рассчитывать на серьёзные чувства. Гормоны. Ветер в голове.
– Арк не такой, – пытаюсь достучаться до её сознания и защитить моего любимого дракона.
В глазах Елены Николаевны насмешка.
– Можно подумать, за два месяца ты очень хорошо узнала, какой он. Дорогая моя, я его мать. Родила его и вырастила. Была рядом все двадцать три года его жизни, и до сих пор подскакиваю от его кренделей. Как выдаст, как ударит в лоб больно – только искры летят. Так что такой, поверь. Ну так как?
Драконова ждать не привыкла. Ей нужен быстрый и чёткий ответ.
– Я согласна. С одним условием.
Мать Арка приподнимает бровь.
– Я сделаю всё, как вы просите. Убегу. Исчезну. Отсижусь. Но если вдруг ему захочется меня найти и если вдруг он решит, что я нужна ему, я не стану прятаться и обманывать.
– Расскажешь, что взяла деньги? – у неё дёргается уголок губ. И синяя жилка бьётся под глазом. Тщательно замаскированная, но сейчас отчётливо проступившая, как синий червячок.
– Я не беру у вас деньги. Я покупаю жизнь для своей матери. А это немного разные вещи.
– До этого дело не дойдёт.
Она уверена. А я нет. Я надеюсь. Очень сильно надеюсь, что не только он мне нужен, но и я ему. Что он перевернёт землю, только чтобы мы были вместе. А пока… я иду на сделку с совестью. И на обман. На кучу всяких неприглядных вещей. Совершаю предательство, и мне не становится легче, когда Драконова звонит по телефону и отдаёт распоряжения.
Я готова упасть в обморок, но каким-то чудом держусь. И у меня даже не дрожат пальцы, когда я записываю адрес клиники и координаты врача, который будет лечить мою мать.
Глава 37
Аркадий
Всю дорогу ломаю голову: что могло произойти, чтобы так встревожить Пашку? Хотя слово «встревожить» – слишком мягкое для его состояния. Но, зная друга Павлентия, его могла в панику вогнать и мышь, пробежавшая по кухне. Почему-то становится смешно. Я вдруг представляю, как Пашка сидит на столе, подогнув под себя длинные худые ноги, а на полу бегает маленькая серенькая мышка.
Но Пашка встречает меня в коридоре. Мечется безостановочно. Меряет шагами пространство.
– Ну, что у тебя стряслось? – спрашиваю с улыбкой. Мне его нужно в чувство привести, а то лица нет. – Доктор Драконов прибыл. Готов лечить пациента.
Пашка останавливается. Смотрит на меня как на идиота.
– Сядь! – рявкает повелительно и рукой на диван указывает в большой комнате.
Это что-то новенькое в его репертуаре. Но да. Ему удалось меня шокировать, иначе я бы не поплёлся как баран к дивану и не упал на него. У меня стойкие сомнения в целостности Пашкиной тонкой душевной организации, но на вид он вполне адекватен. Смотрит на меня остро и трезво, словно это он боится за состояние моей психики, а не я.
И тут у меня начинается хохотун. Ржу, не могу остановиться. Пашка моментально теряется. Лицо у него беспомощное становится.
– Ты уже знаешь, да? Ну, не нервничай ты так, пожалуйста. Я думал, у тебя шок будет. Хотел, чтобы ты хотя бы сидел, чтобы не упал.
Лепет его на ещё больший ржач пробивает, но я пытаюсь взять себя в руки. Надо как-то поскромнее себя вести. Мало ли что там.
– О чём знаю, Паш? Что случилось-то? Я уставший, после смены, тяжеленные сутки отпахал, а тут ты чуть ли не в истерике бьёшься. Я думал, тебя убивают – не меньше. Мчусь на всех парах, а ты спектакль одного актёра устраиваешь. Давай лучше по порядку.
Я отдуваюсь. Смех наконец-то меня отпустил.
– Значит, не знаешь, – у Пашки – непроницаемое лицо. И растерянность проходит без следа. Он такой сухо-деловой, руки в карманы. Ему идёт. Серые брюки, серый пуловер, галстук, белоснежная рубашка. Словно с подиума. Ему бы на показах мод выступать.
Всякая чушь в голову лезет. И, наверное, несмотря на все танцы с бубнами вокруг да около, я не готов, когда Пашка исчезает и возвращается с клочком бумажки.
– На, это тебе. Ознакомься.
Я тупо пялюсь, вначале не понимая, что вызвало столько переполоху. Затем вчитываюсь. Раз, а потом ещё раз. Поднимаю глаза. Павлентий смотрит на меня как на смертельно больного. Губы у него начинают трястись.
– Валерьянки выпей, – прошу я. – И, главное, в обморок не падай.
– И тебе налить? – спрашивает он участливо, проникновенно заглядывая мне в глаза. Интересно, что он там хочет увидеть? Страх? Шок? Всё пропало, шеф?..
– Мне не надо. У меня всё в порядке. И если ты лишь за этим меня звал, я, пожалуй, пойду. Меня Алла, наверное, ждёт.
– Арк, – вцепляется в меня
