платьем и застает меня вернувшаяся с работы пораньше мама.
— Варя! — ахает она. — Какая красота! Откуда это?
Я в панике. Что ей рассказать? Врать ненавижу, поэтому перчатки я ей просто не показывала.
— Меня пригласили на одно мероприятия, — пряча глаза, тщательно подбираю слова. — И вот предложили надеть…
Мама в таком восторге, что пока допрос не начинает. А ведь некоторые вопросы будут очень неудобными…
— И как? Хорошо село?
— Я не мерила. Не собираюсь туда идти.
Мама переводит внимательный взгляд с платья на меня.
— Ну, идти или нет — дело твое, конечно. Но я требую примерки! — она решительно достает великолепие и подол струится до самого пола. Видя мои колебания, мама настаивает: — Давай, порадуй мое сердце. А то все в джинсах, пуховиках, с дулей…
Ее голос звучит так уверенно, что я поддаюсь.
Уговаривая себя, что оно ведь может мне не подойти. Это все же не шуба…
Сглотнув, я примеряю подарок Воронцова.
Увы, платье садится почти идеально. Разве что бюстгальтер лишний и нужен каблук.
Я на цыпочках иду в прихожую к большому зеркалу.
От собственного отражения перехватывает дыхание. Я почти принцесса.
Тимошка, выбежавший из своей комнаты, застывает и только молча блестит на меня глазами:
— Какая Варя у нас красавица, правда? — хитро спрашивает его мама.
Тимка медленно кивает, но не подходит. Он явно робеет, и я понимаю, что ко мне такой он совсем не привык, я чужая для него, и бросаюсь его обнимать, целую в вихры на макушке.
Засмущавшись от столь явных нежностей, он сбегает к себе, а я снимаю платье и перевоплощаюсь обратно в золушку. Старательно укладывая наряд в коробку, я обнаруживаю, что там на дне опять нижнее белье — крошечные трусики из невесомого кружева, а еще флакон духов.
Уже готовлюсь сморщить нос, ожидая увидеть там пафосный и совершенно мне неподходящий бренд, но это оказывается «Серебряный мускус» от Насамото.
У меня были такие. Я пищала от восторга. Мне мама дарила. Тогда Маша еще была жива.
Но их вроде сняли с производства…
Воронцов действует с размахом.
Это все слишком.
Слишком дорого. Слишком ранит.
Даже жаль, что я не из тех женщин, что умеют принимать дорогие подарки и при этом не чувствовать себя обязанными.
Мамино терпение кончается после ужина.
— И что это за мероприятие? Платье стоит если не целое состояние, то близко к тому? — в глазах ее горит интерес.
Пожимаю плечами:
— Прием у того, за чьей дочерью я присматривала.
Обтекаемые фразы вряд ли обманывают маму, но она не давит, уважая мое право на личную жизнь, но любопытства это не отменяет, и вопросы не иссякают:
— И почему ты не хочешь пойти?
— Мне нечего там делать, да и не умею я вести себя в таком обществе.
Мама хмурится:
— Не замечала, что ты вытираешь руки о скатерть и пьешь чай из рюмки, — не отстает она.
— Мам. Это все… ну не настоящее… — я не знаю, как ей объяснить, не вдаваясь в подробности.
Она разливает чай по чашкам и как-то очень сурово говорит:
— Доча, а что настоящее-то? Когда ты у меня стала такая осторожная, как вахтерша-пенсионерка? Тебе двадцати пяти нет, а вся твоя жизнь только вокруг Тимошки. Но ведь он уже не младенец. Ты же хотела устроить личную жизнь…
— Это вряд ли подходящий вариант, — поджимаю я губы.
— Почему ты так решила?
— Это точно не навсегда.
Мама всплескивает руками:
— А что навсегда? Посмотри на меня. Я вдова. Какие в жизни могут быть гарантии? Ну и что не навсегда, Варя! Зато будет, что вспомнить.
— Как Маше? — вскидываюсь я.
И осекаюсь.
Но мама, тяжело вздохнув, пытается что-то мне донести:
— А что случилось-то? Тимка? Разве плохо вышло? А то, что с Машей произошло… Так это ведь в любой самой полной и счастливой семье может произойти, как это ни больно. Мы потеряли ее точно не из-за неудачного романа.
У меня под кожей будто стая ежей. Мне неприятны почему-то мамины слова. Будто я глупая и не вижу своего счастья.
— Ты думаешь, что надо ухватиться за состоятельного мужчину? — напрямую спрашиваю я.
Уставившись в красновато-коричневый покачивающийся круг чая в чашке, мама тихо говорит:
— Я думаю, Варь, что жизнь очень коротка. Иногда не предсказуемо. Я не толкаю тебя на эту вечеринку. Но ты ведь не только туда не пойдешь. Ты никуда не ходишь. Дом, работа, садик, магазин. Я даже не уверена, что у тебя мужчина был. Даже я, оставшись вдовой с двумя маленькими детьми, не была такой затворницей…
Вот, значит, как.
А я думала, что мама ценит, что я все стараюсь по дому делать, одобряет, что все внимание ребенку, оставшемуся без мамы…
Резко поднимаюсь из-за стола:
— Я подумаю, как разнообразить свою серую никчемную жизнь, — бросаю я и ухожу к себе.
— Варь…
Уже в комнате мне становится стыдно за свой всплеск.
Но вернуться и попросить прощения мне не дает раздавшийся звонок мобильника.
Вот и Воронцов.
Разговаривать с Виктором не хочется совсем. Удивительным образом он каждый раз умудряется настоять на своем.
Но ведь, если я не возьму трубку, с него станется приехать, а это еще опаснее. Он только убедит меня, в чем угодно, но еще и руки распустит…
— Алло, — отвечаю, как можно холоднее.
— Как тебе мой выбор, Варя? — ласково спрашивает Воронцов.
— Абсолютно бессмысленный, — констатирую я.
— Я так не думаю.
— И тем не менее, я свое решение я не изменила, — чеканю я, но когда это Виктора можно было пронять строгим тоном. Всякий раз, когда я к нему прибегаю, у меня возникает ощущение что Воронцов не умиляется ему, не то забавляется им.
— Тогда я сейчас передам трубку Тиль, и ты сама ей скажешь, что не хочешь ее видеть.
— Но ведь это не правда! — у меня даже сердце удар пропускает, потому что я представила, что почувствует маленькая девочка, если ей такое сказать.
— Ну ты же не едешь, а я ей пообещал, — он спокоен и непрошибаем, как скала.
— Как вы можете так поступать? — ахаю я, сраженная коварством Виктора и его манипуляциями.
— Легко, — честно отвечает Воронцов.
— Это возмутительно!
— А что делать? — вздыхает он. — Ты же собираешься от меня прятаться. Варя, будте лучше, если ты поймешь, что это бесполезное занятие.
— Действительно! Как это я могла забыть, что вы, Виктор Андреевич, отказов не принимаете! — злюсь я.
— Именно. Ты уже начинаешь понимать, — игнорируя сарказм в моем голосе, одобрительно произносит Воронцов. — Я рад.
Я
