готова швырнуть коробку с платьем на пол и топтать ее. Останавливает меня только необходимость ее вернуть. Кто его знает, может, без упаковки не примут. Хотя… пусть сам носит тогда свое платье. И трусики.
— Я думала, что, одержав «нелегкую победу», — я практически выплевываю это слово, сидящее во мне подобно занозе, — вы оставите меня в покое.
Кажется, мне наконец удается пронять Виктора, хотя и не так, как я ожидала.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что ты только для этого и занялась со мной сексом? Чтобы я побыстрее интерес потерял? Опять намеки на благотворительность? — рычит он в трубку.
— Я ничего не хочу, но, по крайне мере, я не обсуждала вас ни с кем!
Пауза.
— Ты подслушала мой разговор с Егором?
Я почему-то сразу тушуюсь.
— Не специально, — оправдываюсь я, ругая себя за это. Все-таки установки детства, типа «подслушивать нехорошо», очень сильны. И далеки от реальности. Выходит, подслушивать очень даже полезно. Иначе можно стать переходящим призом.
— Ну да, ну да. Конечно, не специально, — не верит мне Воронцов, но похоже, что его это только забавляет.
— Так что я все знаю. И все. И больше не… — я путаюсь в словах, потому что реакция Виктора кажется мне неожиданной. Он и не пытается убедить меня, что это вовсе не то, что я подумала, и не пытается осадить меня в стиле «а ты чего хотела».
— А что именно ты знаешь? — интересует вместо этого он.
— Ну про нелегкую победу, — мямлю я. Виктор все-таки задавливает меня, я теряю позиции. Наступление теряет всякий напор, переходя в лихорадочную защиту.
— Скажешь, мне было легко?
Тут я вообще теряюсь.
С моей точки зрения, я сдалась непростительно быстро.
Оказывается, для Воронцова неделя — это уже ого-го какой срок! Прям осада Измаила.
Молчу, догадываясь, что любое мое слово Виктор обернет в свою пользу.
А еще я не понимаю, почему до сих пор не бросаю трубку.
Позволяю себя уговаривать.
— Или ты считаешь, что женщин не надо завоевывать? — продолжает он иезуитский допрос.
Ну что я говорила?
Как угорь. Из всего вывернется.
Молчу.
— Варя, я же не победил. Ты опять сбежала.
— И поэтому вы опять задумали что-то, что мне не понравится? — не выдерживаю я. Все же, молчать — иногда непосильная задача для женщины.
— Кто сказал, что тебе не понравится? — удивляется Виктор.
— Вы же сказали, что я захочу вас убить, — напоминаю ему я.
— Так ты меня все время убить хочешь. За любую невинную вещь…
Я напрягаюсь, когда это в ходу у Воронцова были невинные вещи? Да он даже болел с сексуальными кандибоберами!
— Уверен, что сюрприз тебе понравится.
Учитывая, как редко мы сходимся во мнениях с Виктором, я полна скептицизма. Именно он пока спасает меня от приступа любопытства. Что же там за сюрприз такой?
— Варь, — мягко и вкрадчиво продолжает Воронцов вводить меня в сомнения. — Что ты теряешь? Всего лишь вечеринка. Дети повеселятся. Ты развеешься. Что плохого? Зато Тиль будет счастлива.
Я чувствую, что все больше склоняюсь, принять приглашение. А еще чувствую, что это плохая идея. В чем дело? Почему я отказываюсь? Неужели потому что боюсь в очередной раз не устоять перед Виктором? Я настолько слаба? Не смогу сопротивляться?
В кои-то веки мне выпал шанс побыть Золушкой на балу.
И мамины слова, как бы мне ни хотелось обратного, тоже справедливы.
Я скоро протухну.
— И вы не будете ко мне приставать? — на всякий случай уточняю я.
— Постараюсь, — дипломатично отвечает Воронцов, давая понять, что, если что, он не виноват, так вышло.
Ну не тряпка же я!
Не поддамся я Виктору еще раз. И Тимошке лишний праздник не повредит. Последний утренник в саду отменили из-за какой-то эпидемии… И платье такое красивое…
— Я подумаю, — не спешу соглашаться я. Нельзя позволить Воронцову думать, что он может так легко мной манипулировать.
— Умничка. Завтра заберу тебя в три. Спокойной ночи! — быстро прощается Виктор и кладет трубку, не позволяя мне возразить.
От такой наглости хватаю ртом воздух.
— Ну что? Достаю туфли с антресолей? — заставляя меня вздрогнуть, спрашивает мама, которая, оказывается, стоит в дверях и греет уши.
— Я еще не решила, — надуваюсь я.
— Что не решила? Что не решила? — выныривает из-под маминой руки Тимошка.
— Поедем ли мы завтра к Тиль, — ворчу я.
— Ура! Мы едем к Тиль! — прыгает взбудораженный деть.
И этот туда же! Что не так со мной, если Воронцовская кровь все решает за меня?
— Ну-ну, — мама хихикает. — Неси табуретку. Я обувь далеко засунула.
Все против меня.
Очень хочется сердиться, но мурашки предвкушения бегут по спине.
Ладно. Ничего же не случится, верно?
Окончание вчера выходит сумбурным и каким-то заполошным.
Суетливая возня продолжается до глубокой ночи, и Тимка даже под ногами путается не очень назойливо, чтобы взрослые, забывшие загнать его в постель вовремя, об этом не вспомнили.
А у нас дым коромыслом.
Сначала туфли ищем, потом мама настаивает, чтобы волосами я занялась сегодня, а это непростая и длительная процедура: пока шампунь вымоешь, пока прочешешь, пока просушишь…
И за всеми этими приготовлениями в груди растет давно позабытое волнительное ожидание. Нечто среднее между паникой перед первым свиданием и восторгом ребенка перед праздником. Уже в постели я, даже чувствуя себя вымотанной и усталой, никак не могу заснуть и, нервничая, пялюсь в потолок, по которому проносят отсветы фар проезжающих за окном редких машин.
Утром мама, уже собравшись на работу, разглядывает, как я, чертыхаясь, пытаюсь уложить волосы. Длинные волосы — это, конечно, красиво, но вариации причесок сильно ограничены, и я психую.
— Хоть посмотрю, какая ты у меня красавица стала, а то после выпускного и не помню тебя в нарядном, — она говорит весело, но глаза ее блестят подозрительно влажно. — Прядь тут оставь, да, вот так…
В самом деле, в последний раз я так заморачивалась именно на школьный выпускной, но тогда все было по-другому… Как будто в прошлой жизни.
Студенткой я предпочитала удобные джинсы и футболки или простые сарафанчики, а вот заканчивала универ я заочно. В новой группе отношения были не особо дружные, так что я даже после защиты диплома никуда с девчонками не пошла… Какой там выпускной? Тимка тогда как раз разболелся.
Кстати, ему мама тоже достала костюмчик, купленный для праздников и детских фотосессий, но упертый деть категорически отказывается его даже мерить, ссылаясь на то, что он колется.
Мама уже давно ушла, а мы с Тимошкой все торгуемся. Уже и
