коротко.
Азат изумленно молчит, а я внезапно испытываю неловкость от происходящего. Уже не страшно, тревожно просто.
И не в последнюю очередь от неоднозначности положения, в котором оказываюсь. Я сижу на подоконнике, ноги раздвинуты, юбка задрана. И Азат прямо передо мной, между бедрами. Не сдвинуть колени, не натянуть пониже юбку… Позор какой! Стыд! И глупость… Чего испугалась? Крика? Ярости? Как сумасшедшая, в самом деле…
— Чего? — спрашивает, наконец, Азат, — меня?
Выдыхаю, киваю коротко, опускаю подбородок.
Но Азат не позволяет этого, придерживает, заставляя смотреть на себя, наваливается немного, придавливая к стеклу, наклоняется чуть ниже…
— Тебе никогда не надо бояться меня, сладкая… — шепчет он, и этот шепот, низкий, греховный, заставляет в волнении сохнуть губы и вспоминать нашу недавнюю связь, мое падение. Его сладость и волнующую неправильность… — Я просто… Просто немного не сдержался… Ты говорила, что любишь, а сама…
— Я боялась за себя! За ребенка! Ну как ты не понимаешь? — мне снова так жаль себя, инфантильно и нелепо жаль ту девочку, что просто потеряла голову от страха и наделала глупостей. Я не оправдываю ее… Хотя, нет! Оправдываю! Оправдываю! Столько свалилось тогда ведь… Удивительно, что вообще в рассудке осталась!
— Я понимаю… Понимаю… Прости меня. Я тоже… Неправ… — Азат наклоняется еще ниже, пальцы его по-прежнему на подбородке, губы обжигает горячим дыханием, от которого по телу прямо от шеи разбегаются мурашки. Мне становится невыносимо жарко, дышать нечем. Инстинктивно поднимаю руки, чтоб оттолкнуть, заполучить хотя бы глоток воздуха, но Азат неожиданно ловит мою ладонь и целует прямо в ее центр.
И меня трясти начинает! Неконтролируемо, страшно.
Я не в силах отнять руку, не в силах слово выговорить, а губы его такие мягкие, и борода чуть жестковата, когда скользит поцелуем от ладони к запястью, выше — к внутренней стороне локтя, такому невыносимо чувствительному месту… Я не выдерживаю и прикрываю глаза, не в силах остановить его. И понимая, что не хочу останавливать…
Азат делает так хорошо, так безумно хорошо… Целует, уже ключицу, почему-то обнаженную, горло, выше…
Его вторая ладонь оказывается под юбкой, и я ее ощущаю раскаленным клеймом по коже. Но не больно, нет! Горячо! Всевышний, как же мое тело истосковалось по нему! Как мне хочется, чтоб обнял сильнее, прижал к себе… Как тогда, год назад, когда ни одной ночи не проходило без сладких безумств…
Я только пригубила вечером в клубе этого… Но совсем не наелась, лишь раздразнилась!
И Азат, похоже, тоже…
Когда он добирается до моих губ, обжигая их предвкушением поцелуя, я все-таки включаю немного мозги, шепчу торопливо:
— Подожди, Азат… Нет… Адам сейчас…
— А мы тихо, сладкая… — хрипит он, несдержанно лаская меня под юбкой так, что непроизвольно выгибаюсь ему навстречу, обнимаю бедрами, — очень-очень тихо…
Завороженно смотрю в черные жгучие глаза, слышу шорох расстегиваемой одежды… И растерянно волнуюсь: слишком резок переход от Зверя жестокого к жадному до ласк Зверю…
— Нет, Азат… — все еще пытаюсь остановить… Не его даже, себя! Себя! Хотя тело само гнется послушно, когда он придвигает ближе к себе по подоконнику, рука ищет опору позади, а сердце выскакивает из груди, — нам же поговорить…
— Потом поговорим, сладкая, — он наклоняется, щедро лижет кожу от горла до скулы, и я закатываю глаза от невыразимого удовольствия, — у нас вся жизнь впереди… Наговоримся…
Я хочу уточнить, что он имеет в виду под “всей жизнью”, но тут Азат накрывает мои губы долгим, сладким поцелуем и одновременно резко придвигает еще ближе к себе. Лишая последнего оплота разумности.
Больше я не способна разговаривать.
Жар во всем теле, плавящие длинные движения, рука, плотно закрывшая мне рот, тяжесть горячего тела, обволакивающего меня полностью, его запах, тяжелый, сладковато-пряный, заменивший собой воздух… И моя полностью потерявшая контроль женская сущность…
Я просто ничего не в состоянии осознавать, да и не требуется это! Азат сам все решает, сам контролирует… И мне это нравится. В таком ракурсе — очень нравится.
— Брат, ты пропадаешь на полсуток, дела стоят, на завтра запланировано совещание с корейцами, надо подготовиться, ты хоть помнишь об этом?
Голос Адиля звучит лениво и довольно, что создает резкий контраст с высказываемыми претензиями. Брат даже по телефону кажется ленивым обожравшимся котярой, которого внешние причины если и напрягают, то определенно не до печенок.
Удивительно, я себя ощущаю так же. Хотя в моем случае еще и раздражение имеется.
Все же, утро раннее, ночь бурная, и Адам спит к тому же… А тут звонок. Так не вовремя!
Острожно, чтоб не разбудить Наиру, выбираюсь из постели, смотрю в кроватку к сыну, прижимая трубку к уху, слушаю бубнеж с чего-то решившего поработать в воскресенье брата, а сам взгляда не могу отвести от Адама.
Он спит на спине, раскинув ручки, сжатые в кулаки, и даже эта поза полностью моя. Мама говорила, что я выбирался из всех пеленок, не желая спать замотанным в тряпки. Мой сын такой же своевольный и свободолюбивый, как и я.
И похож на меня. Так похож.
Наверно, только сейчас в полной мере осознаю произошедшее. Да и то не до конца.
Вчера я ощущал себя, словно баран в заморозке. Со стороны смотрел на ударенного из-за угла мешком мужчину, тупо не знающего, что сказать от шока. Не представляю, что именно думала в тот момент Наира, может, опасалась, что орать буду, возмущаться…
А я физически не мог этого сделать, слишком шоковое состояние было глубоким. Смотрел на сына на своих руках, ловил его вполне осмысленный, серьезный взгляд… И банально не знал, что говорить, как реагировать. Делал что-то, не особенно соображая, что именно. Просто инстинкты включил, как хищник. Всегда у меня это срабатывает вот в таких диких ситуациях.
Взял на руки маленького, так похожего на меня, человека, и инстинкты подсказали: “Твое. Забирай.”
И я забрал. Как и его мать когда-то.
Я видел волнение Наиры, ощущал его своим обострившимся животным состоянием, и инстинкты подсказали: “Твоя женщина волнуется. Успокой.”
И я успокоил.
Сказал то, что требовалось для ее спокойствия, и по ее посветлевшему лицу, по глазам, полным слез
