меня стойкое чувство, что сейчас меня перетянут поперек хребта костылем.
– Шоколадки мои кончились, – всхлипываю я, вытирая нос рукавом.
– Тю, делов то. У нас вот бывалоча хлебца не было, так мы лебеду трескали. Ага. Мама нам ляпешки с нее гоношила, и говорила, вырастем, переживем все. И выросли ведь. Все троя выросли у мамки. А ты – шоколадка. Тьфу. Да вредные оне в твоем положении то. Вона лучше ягодки купи. Ягодки то укусные, да цена кусается.
– В каком таком положении? – я аж задыхаюсь. Ну не может еще видно быть, слишком маленький срок.
– Ох, да видно же по глазам да по носу, что ты на сносях то, вона распух как, – дергает плечиком бабулька. – Это, ты же не делай глупостей то. Все вырастут то, ага. Нонче хорошо стало. Живете, как у христа за пазухой. Государство помогат, хлеба вдоволь. От дохтуора идешь?
– Как вы?
– Так, а чего тут Шерлокой Холмсой то быть? Клиника то вон она через дорогу. Безбожники они все тама, прости господи. А ты чистая душа. Заплутавшая проста. Иди за ягодкой, доча. Да из головы гони грусть пячаль. А мужуки то они дело наживное. А то и ня надо порой. Меня то вон дед гонял, как сидорову козу. Дык я больша в сторону мужуков то и не смотр, как схоронила Ляксея сваво.
И я иду, даже не сказав спасибо бабуле, вот позор то. Набираю полную корзину яркой клубники. Она наверняка оранжерейная, и на вкус как пластмасса. Но о шоколадке я забываю напрочь. И о мантре своей тоже.
Старушку нагоняю на кассе уже. Она складывает в стираный пакетик кирпичики черного хлеба, пакет с молоком и еще что-то немудреное.
– Спасибо вам, – шепчу, всовывая в ее сморщенные руки лоточки с ягодами. – Вот, возьмите. Я на двоих взяла.
– Ну зачем. Я то уж старая. А вам надоть. Да и не сделала я ничего, чтобы вот ягодку то есть.
– Сделали, – искренне говорю я. – Вы даже не представляете сколько.
– Ну лады, тогда. Все хорошо будет, дочка. Главное верить. А вера то она везде.
Ягода пахнет одурительно. И я почти бегу в свою новую квартиру, которая мне страшно не нравится. И этот город, кажется мне слишком сонным, после суеты мегаполиса, к которой я привыкла. Но сегодня, именно сейчас, мне кажется, что я дышать учусь заново. И жить без Ярова я научусь, ведь у меня будет еще один его подарок. Будет. А он пусть будет счастлив. Уже возле дома останавливаюсь, достаю из кармана направление и рву его в мелкие клочки. Бросаю в урну. Обрывки падают в мусорку белыми хлопьями, похожими на тающий снег. И на душе становится светло и спокойно. Теперь надо только рассказать Корюшке, что ее мама снова сошла с ума. И это самое страшное.
– Дед звонил, – встречает меня у порога моя маленькая девочка. Смотрит глазами своего отца, и вся моя храбрость улетучивается. – Представляешь, ему операцию оплатил како-то спонсор. А еще звонила Полька, и сказала, что ты овца бешеная, и что она приедет и, цитирую, надерет твой идиотический зад.
– С чего вдруг? – интересуюсь, выкладывая в миску ягоды.
– Ну, я ей сказала, что ты ко врачу пошла. И плакала. А еще…
– Кир, послушай, я поговорить с тобой хотела, – страшно ли мне говорить о своей глупости? Страшно. Не знаю, поймет ли меня моя десятилетняя дочь. Но и прятать голову в песок кажется мне неправильным. Ну нельзя же дождаться, пока у меня живот вырастет. Или все же…? – Понимаешь, взрослые иногда…
– Ой, мам, хорош. А то я не знаю, что скоро сестрой старшей стану. Я же не слепая.
– В смысле? – икаю я.
– В смысле тетеньки, которые макают клубнику в соль и пожирают ее с хрустом или ненормальные, или беременные. Ты абсолютно нормальная, только немного наивная и сильно трусливая. Это Полька так говорит. Но в данном случае она права. Хотя обычно…
Я не успеваю дослушать взрослые рассуждения моей маленькой девочки. Звонок в дверь кажется оглушительным. Кого там принесло, интересно? Знакомыми мы здесь обзавестись еще не успели. Корюшка в школу пойдет только через неделю. Полька уехала рвать оставшиеся ниточки, связывающие нас с прошлой жизнью. Как то слишком быстро нашлись покупатели на все наши хибары.
– Мам, это наверное управдом знакомиться пришел. Я вчера в магаз когда ходила, он мне сказал, что хочет зайти познакомиться.
– Ты разговаривала с незнакомым мужчиной?
– Ой, все, мам. Я же просто разговаривала. И потом, у меня есть свисток и я ору так громко, что все маньяки в округе оглохнут. В общем я не дурочка.
Да уж. Я бы ее еще учила. Я, которая с незнакомым мужиком… Черт, ну почему мне именно сейчас лезут в голову чертовы мысли?
– Мы с тобой потом поговорим, – сурово бухчу я. Надо дверь открыть. Звонок становится слишком назойливым.
Лавр Яров
Я не успел. Точнее успел посмотреть, как уезжает пожарный расчет. И на Марселя, сидящего на бордюре в дымящейся шапке, подвывающего и раскачивающегося из стороны в сторону.
– Где она? – прорычал я, борясь с желанием растрясти и без того пострадавшего бедолагу.
– Не называй ее имени, – мелко затрясся тортодел. Черт, я от него ничего не добьюсь. У парня то, похоже, психоз в острой стадии. – А то она услышит и вернется. И денег мне не нужно никаких. И вообще, уеду я обратно в Париж. Это село такое под Челябинском. Там тихо. Только метеориты иногда падают, но это такая фигня, братан.
– Какой я тебе братан? – морщусь я, загибаясь отярости. Я не успел. Упустил свой последний шанс на счастье. – Что она сказала?
– Сказала, что ты козел винторогий. И что невеста у тебя курва вавилонская. И что я если вам торт испеку, то она меня проклянет до седьмого колена. А первые мои два переломает, сварит холодец и скормит уличным псам. И я ей верю. Поэтому уходи. Мне с тобой нельзя разговаривать. И мой тебе совет, лучше не попадайся ей. Она сказала, что вырвет тебе сердце если Варя сделает то, что решила. И она не шутила.
– Куда она пошла эта чума? – я уже рычу. Еще немного и я продолжу начатое подругой моей Пышки.
– На хрен. К дьяволу в зад. В самые глубины ада, – проблеял красавчик и обмяк. – Это, слышь… – уже в спину мне простонал Марсель, – нотариус на Революционной. Ради Вари жизнью рискую. Она хорошая.
