— Я думаю, что причину его состояния надо искать в Москве.
— Какую причину, на что ты намекаешь?
— Я ни на что не могу намекать! Я что-то чувствую, и все! Он изменился после своего возвращения оттуда. И я вижу, что он страдает, но от чего?
— Может, отцу позвонить? — предложил Евгений Егорович. — Вдруг он подскажет, намекнет на что-то, а?
— Не знаю! Наш дед — еще та штучка! Ты же знаешь, какой он скрытный.
— И все-таки давай попробуем… Только ты сама позвони, Оленька, он ведет себя с тобой более терпимо.
А деду в это время звонил Егор и вдруг, решившись, спросил:
— Дед, как там Яна?
— Плохо! — ответил ему без обиняков Егор Алексеевич, словно давно ждал этого вопроса и был к нему готов.
— Что значит «плохо»? — опешил Егор.
— А то и значит, что плохо ей.
— Она тебе сама сказала?
— Как же, скажет она!
— Так почему…
— Почему, почему! — перебил его дед. — Похудела, осунулась, ходит бледная, как тень, в глазах тоска…
Егор тяжело вздохнул в трубку. «Господи! Какая же я скотина! Что же я делаю? Что я делаю вообще?» — в отчаянии подумал он.
— Дед, а… она часто к тебе заходит?
— Да заходит! Можно сказать, что и не редко! Заходит и смотрит по сторонам, словно кого-то ищет, взглянет на «Бэль» — и в глазах слезы. Вот такая штука, Егор.
— Дед! Я не знаю, что мне делать. Кого из них двоих мне оставить несчастной?
— Здесь я тебе не советчик, Егорушка, — непривычно мягко сказал Егор Алексеевич.
После этого разговора с дедом Егор не спал всю ночь, и на следующий день произошло их первое объяснение с Флер.
Он приехал к ней после работы и в общем-то не собирался ни о чем говорить. Флер, увидев его не выспавшегося, осунувшегося, встревожилась:
— Что с тобой, Эгор?
— Ничего! — покорно, по привычке, сказал он.
— Нет! Я же вижу, что-то случилось?!
Он поднял на нее воспаленные глаза, в которых Флер увидела всю его боль, и ужаснулась, как-то сразу догадавшись… Догадавшись о том, что эта боль… Именно такая, как вот сейчас у него, может быть только от страдания! От страдания по любимому человеку. У нее все опустилось внутри от предчувствия грядущей беды, от ее неизбежности и тут же что-то взбунтовалось, — возможно, чувство собственности или инстинкт самосохранения, не желающий принимать правды, которая способствует разрушению уже привычного, устоявшегося.
Она подошла к Егору, понимая, что ей следует сейчас же все выяснить, а выяснив, принять удар на себя. Он, похоже, уже свое отстрадал, и теперь наступала ее очередь. Но она не хотела, не желала этого принимать. И солгала, притворившись, что ничего не понимает.
— Эгор! Милый, иди ко мне! — Она обняла его и принялась целовать в небритые скулы. — У тебя был плохой день? Не переживай, дорогой, сейчас мы все уладим! Я приготовила потрясающий пудинг с клубникой, как ты любишь, и, знаешь, давай выпьем вина?
Он нежно отстранил ее от себя:
— Флер, не надо.
— Что не надо?
В ее глазах промелькнул испуг.
— Ты же все поняла! Я заметил это по твоему взгляду.
— Эгор, я…
И тут глаза ее наполнились слезами.
— У тебя… У тебя кто-то есть?
— Здесь — нет!
— Здесь? Как это?
— Здесь, в Америке, нет, а вот здесь — есть! — Он приложил руку к сердцу.
— Эгор! Нет! Нет! — Она заплакала. — Этого не может быть, этого не может бы-ыть!
— Флер, прости меня, слышишь! — Он подошел к ней и нежно обнял. Она нервно передернулась, пытаясь стряхнуть его руки.
— Уходи! Слышишь? Уходи сейчас же!
Она, рыдая, опустилась на корточки прямо в прихожей, а он был не в силах ни о чем думать, на него навалилось опустошение, безразличие ко всему!
«Тупик! — возникло в голове определение происходящему. — Тупик!» — снова повторил он про себя. Постоял еще некоторое время точно в беспамятстве, а потом вдруг включился слух.
Флер рыдала со всхлипыванием, с причитаниями, у нее начиналась самая настоящая истерика.
— Флер, Флер! — воскликнул он, и предательское чувство жалости затопило ему сердце.
Он взял девушку на руки и отнес на кровать, а потом принялся утешать поцелуями и вымаливать прощение, обещая, что никогда ее не бросит.
Так продолжалось три месяца. Флер плакала, он ее утешал, потом на какое-то время у них налаживались довольно ровные отношения, до очередного «угасания» Егора.
И вот однажды Флер пришла к нему, решительно на что-то настроившись.
— Я больше так не могу, Эгор. И не хочу, — сказала она.
— Как не хочешь? — спросил он, и в душе его забрезжило желанное чувство освобождения.
— Так! Я не хочу больше тебя с кем-то делить!
— Ты и не делишь, Флер, ты…
— Не говори глупостей! Ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду! Конечно, ты не можешь делить меня с ней физически, если она находится в Москве. Одним словом, я все решила, Эгор.
— Что ты решила?
— Нам надо расстаться!
Она говорила спокойно, без слез и истерики, и Егор понял, что для этого просто пришло время. Оно усмирило ее протест, помогло согласиться с неизбежным. Конечно, она будет еще долго страдать и ловить отзвуки своего несбывшегося счастья, счастья с ним! Но самое страшное уже позади. Теперь Егор видел это.
«Как хорошо, что я не ушел от нее три месяца назад, после нашего первого объяснения, — подумал он. — Страшно представить, что бы тогда могло с ней произойти!»
Он чувствовал, что время все изменило, теперь легче и ей, и ему.
— Я поеду домой, Эгор, — сообщила Флер.
— В Чарльстон?
— Да. Вчера я наконец уволилась с работы и теперь могу уехать.
— Как уволилась?
— Я давно собиралась это сделать, просто тебе пока не говорила.
— И когда же ты уезжаешь?
— Послезавтра!
— Флер, прости меня! Хотя это так глупо с моей стороны — просить у тебя прощения.
— Почему же? Можешь считать, что я тебя простила. Какой смысл таить на тебя зло, если в том нет твоей вины?
— Спасибо, Флер! Ты даже не представляешь, как это важно для меня. Во сколько у тебя послезавтра поезд?
— Я не хочу, чтобы ты меня провожал.
— А как же вещи, и вообще…
— Мериэм и Роджер проводят, я с ними уже договорилась. Прощай, Эгор!
Он ничего ей не ответил. Флер тихо вышла.
ГЛАВА 28
— Алло! Яна, Яночка, любимая! — воскликнул Егор, услышав ее далекое взволнованное «алло».
— Егор! — с замиранием сердца произнесла она его имя.
— Яна, я тебя люблю! Слышишь?
— Да!
— Я не могу больше тебя не видеть! Слышишь, любимая?
— Да!
— Яночка! Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж и уехала со мной в Америку!
— Но… — Она почувствовала, что сейчас лишится чувств от счастья.
— Что ты молчишь, любимая? Ты не согласна?
— Я не знаю! Я просто… Это так неожиданно!
— Так ты хочешь этого или нет?
— Конечно, хочу! Но как же Машка? — вырвалось у нее ненароком.
— Яна, милая, я имею в виду вас обеих! Я хочу, чтобы вы были моей семьей!
— Господи, Егор!
Она ощутила, как по ее щекам катятся счастливые слезы.
— Яна, Яночка, не молчи, слышишь? Соглашайся! Я больше не могу без тебя! А если ты будешь скучать по Москве, то, обещаю, мы будем часто туда наведываться!
— Господи, Егор! Об этом я как раз сейчас совсем не думаю!
— А о чем ты думаешь, почему не говоришь мне, что согласна?
— А как же твои родители?
— Родители?
— Они… Вернее, ты спросил их?
— Яна, они прежде всего хотят видеть меня счастливым, и потом, они уже обо всем знают.
Оказывается, дед рассказал им о нас с тобой уже давно! Так ты согласна?
— Да!
— Спасибо, любимая! Я приеду за тобой через месяц. Надеюсь, за это время удастся решить все вопросы по оформлению выезда, как ты думаешь?
— Надеюсь, удастся!
ЭПИЛОГ
В Москве с ее привычной уже оттепелью неожиданно ударили морозы, градусов под двадцать, их вполне можно было приравнять к крещенским, ведь до самого Крещения оставалось всего пять дней. Они подъехали к Шереметьево за два часа до отлета. Их привезла на своей машине Елена Васильевна. Она же была и единственной провожающей, потому что муж ее, как всегда, находился на съемках. Они припарковались на стоянке довольно удачно, после чего Яна первой вышла из машины, а появившийся вслед за ней Егор поспешно накинул на плечи любимой длинную, до пят, норковую шубу, свой предсвадебный подарок. Елена Васильевна закрыла машину, и они направились в здание аэровокзала. Яна под руку с Егором Алексеевичем, а Егор с Машенькой на руках рядом с Еленой Васильевной. Яна несла на себе шубу как-то неловко, очень уж осторожно, что ли.
