истерии подарочного шопинга. Даже корона тут бессильна. А я уже заранее радуюсь тому, как незадолго до рождественского Сочельника наступит мой день, с самого утра посыпятся поздравительные звонки и сообщения. У нас в семье… семьях так принято — заваливать меня этим в любой доступной для поздравителей форме. Поскольку я всего этого получаю выше крыши, поздравления от Рика мне не хватать не будет и вообще — мой «сюрприз» мне важнее.
Потом после обеда ко мне спонтанно приедут мама, папа, Эрни и, возможно, даже Пина с девочками. Теперь я не одна тут живу — возможно, кто-то из них сразу это поймет, а кто-то потом — если Эрни не слил уже. Я поступила с ним, как со взрослым — сочла за лишнее просить его не болтать. Пусть сам допрет — или нет.
То-то Рик лицо сделает, когда узнает обо всем. И может быть, всех их узнает. И этому я радуюсь больше всего.
***
Как ни бегу я от сюрпризов, они порой находят меня сами. Таким образом и я их нахожу. Сегодня, к примеру, нашла чувство, которого не искала: доверие.
Подозреваю, что испытывала его с самого начала, иначе каким образом завертелась бы между нами вся эта карусель?..
Начнем с того, что Рик отлучался на пару дней, а я не заметила — тоже отлучалась.
У меня так по-настоящему и не перевелись командировки. Планировка, замер, принятие объектов — все это не терпит удаленок.
У нас очередной локдаун, но я смоталась на объект, и не куда-нибудь, а в Нюрнберг. Это «запад», хоть вообще-то и юг. На фирме мне выдали справку, мол, мое мотание системно нужно и системно важно для бизнеса.
Берлин находится на отшибе — пока оттуда куда доедешь… Пришлось ночевать в отеле. Узнала, что уезжаю, я утром, позвонить хотела, когда сделаю дела, то есть, вечером, когда он вернется домой и, не обнаружив меня дома, как мне показалось, должен будет забить тревогу. Тревоги он не забил, и я тоже решила не навязываться.
Нет, хорошо, все-таки, что у меня нет собаки — кто бы с ней гулял?..
Возвращаюсь я «послезавтра» в уставшие, нелюдимые декабрьские сумерки, что с каждым днем начинаются все раньше. В те мистические пятнадцать минут, когда еще не поздно, но в недо-освещении все предметы кажутся сюрреальными, а у натур повпечатлительнее моей начинают сдавать нервишки и разыгрывается воображение. Люди более набожные обычно валят все на предрождественскую мистерию. Я — нет.
У меня ничего не разыгрывается, но квартира кажется мне до ужаса холодной. Бросаюсь проверять отопление — неужели барахлит опять?
Отопление работает, но сюрреал внутри квартиры не отпускает еще пару минут — мой взгляд начинает шарить по комнате, падает на шмотки и разбросанные кое-где вещи. Его вещи.
Воображение все же не выдерживает — значит, не совсем безнадежный я прагматик — и уверяет, что позавчера утром, когда я уходила из дома, все было так же.
На этом мой персональный глюк кончается. Я просто голодная и уставшая, оттого и глючу, думаю я. Когда через некоторое время с трехдневной щетиной и своей обычной взъерошенностью заявляется Рик, то застает меня на кухне у плиты в теплых вязаных носках и рубашке оверсайз — стою, готовлю.
Поднимаю на него глаза. Вместо приветствия мы с ним обмениваемся долгим взглядом, и я чувствую вдруг, что соскучилась и вижу, что соскучился также и он. Отбивные сердито трещат на сковороде. По моим ногам из носков ползет подозрительный холодок, прокрадывается выше, еще выше и, наконец, заставляет переминаться с ноги на ногу.
Рик потягивает носом воздух, но что-то подсказывает мне, что мои скромные кулинарные способности тут не причем.
— Привет, — заговаривает он со мной — и припаздывает — я говорю: — Привет, — почти синхронно с ним.
Приперся домой, когда попало, он, не встречал никто с ужином меня, но почему-то именно мне становится неудобно. Может, все-таки нужно было позвонить, поставить в известность — меня не будет, мол. До такого-то. Питайся, там. В полицию не звони, чуть что, погоди маленько.
Но я не позвонила. А по нему и не скажешь, что он меня посеял, тем паче — стал бы куда-нибудь звонить. Из его взгляда прыгает злая искра и цепляет меня: я был там, где был. Будешь докапываться — вообще приходить перестану.
Тогда я решительно потряхиваю мелированными — выбралась-таки — волосами: поняла. Но значит, тоже ничего не должна. И поворачиваюсь к сковородке передом, к нему — задом.
По-моему, Рик просекает и, сложив, руки на груди, прислоняется плечом к дверному косяку. Откинув голову набок, этот волчара с усмешкой наблюдает за движениями моей руки.
Как видно, жрать охота нам обоим. Он сюда на запах шел.
— Ужин? — спрашивает он с едва заметной усмешкой.
— Да, есть захотелось, — бросаю даже не ему, а куда-то в сторону. — И тебе, может хватит, — и берусь за сковородку.
В следующее мгновение он делает полупрыжок, который заставляет меня вздрогнуть, сковородка со звоном и грохотом валится у меня из рук обратно на плиту.
— Полегче, ужин уронишь, — ворчит Рик, и, подпрыгнув ко мне, резко, но не грубо хватает за локоть. По-видимому, он все еще рассчитывает, что этот ужин достанется и ему.
Сигареты, туалетная вода и холодный декабрьский вечер — его запах опьяняет, от его прикосновения я вздрагиваю, как от ожога, и у меня вдобавок начинает кружиться голова.
— Есть пора… — стараюсь сказать как можно наездливей, скрыть, что у меня подкашиваются ноги, и не от голода.
— Оно ж горячее еще… — порыкивает Рик, — …пусть пока остывает… и вообще… — он уже не сдерживаясь оттесняет меня от плиты, толкает попой на стол, — мне аперитив нужен.
И тянется губами к моим губам.
— К-какой я тебе, на хер, ап-перит-тив?.. — заикаюсь я, беспорядочно встречаясь языком с ним, его языком и зубами.
— Вкусный, — бормочет он между поцелуями-полизываниями-покусываниями. — Вредный, но вкусный. И с клубникой, как я люблю.
Он про мой любимый коктейль, мороженое или все, вместе взятое?..
Пока я гадаю-не гадаю, Рик ест мою
