— Ты и пропущенные взлеты? Слабо верится… Говорят, что ты теперь не так часто бываешь на аэродроме. Это правда?
— Стараюсь почаще, — уклончиво ответил он. — Ну, так что, купаться-то едем или как?
— Или как. Вода холодная ещё. А почему же ты забросил аэродром?
— Настюха. Не будь врединой! Дел много у меня.
Опять это бесцеремонное «Настюха»! Ненавижу данную модификацию собственного имени. Это как пароль, приводящий в действие механизм разочарования.
— Генчик, извини может быть, я вмешиваюсь не в своё дело…
Но Юка мне сказала… То есть, если не хочешь, можешь не отвечать, но…
— Всё ясно, — помрачнел он. Неприветливое выражение лица странновато смотрелось на фоне ярко-оранжевых одежд. — Да, я снова не один. И что из этого?
В Москве у меня одна жизнь, на аэродроме совсем другая. Ты имеешь что-то против?
— Да нет, ничего, — растерянно пробормотала я.
— Тогда поехали купаться. В общем, так, я пошёл в номер за плавками. Если надумаешь, подходи, старушка.
И Генчик ушёл.
А я словно героиня классического фильма ужасов, спиной почувствовала этот взгляд. Обернулась. Юка, красивая, загорелая, вся в белом, внимательно смотрела на меня. И улыбалась.
В сущности, она не была ни в чём виновата. Только в наглости, о которой я знала заранее. В том, что последнее слово осталось за ней.
Но в тот момент я по-настоящему её ненавидела.
Сотню раз я играла в эту странную и страшноватую игру. И в этот раз все началось легко. Почему-то я чувствовала себя спокойной, уверенной в себе и сильной. Юка ушла в буфет пить кофе, а я слонялась на старте. Я же сто раз это делала, это же просто медитация, просто игра — чтобы стало немного легче. Так я себя уговаривала, но все равно пальцы мои предательски тряслись.
В углу валялся Юкин парашют, уже сложенный для прыжка. Я знала, что Юка записана в двенадцатый взлет крайний. Я и сама записалась в двенадцатый.
Я огляделась по сторонам — в комнате никого не было. Подошла к её парашюту, достала из кармана обычную швейную иглу. На этот раз игра в Юкино убийство была куда более серьёзной, чем обычно. Так далеко я ещё не заходила никогда. Точным движением я воткнула иголку в камеру основного купола. Когда купол начнёт наполняться воздухом, игла изрежет его на куски. В другом кармане я держала компактные ножницы для резки металла. Ими можно легко перерезать металлический шнур, соединяющий систему запасного парашюта с кольцом, находящимся на левой груди.
Все эти действия заняли у меня меньше минуты.
Одна минута — это меньше времени свободного падения.
Одна минута — и Юкин парашют превратился в парашют самоубийцы.
Двенадцатый взлет — крайний. Я люблю прыгать в крайнем взлете. А кто не любит? Если заранее договориться с пилотами, единственный раз за весь день «Элка» поднимется на высоту пять тысяч метров.
Все радовались моему возвращению на аэродром.
— Не страшно прыгать после такого перерыва? — спросила Киса.
— Страшно, — округлила я глаза.
Хотя мне ни капельки страшно не было.
Пока меня не было, Киса успела спеться с Жориком. И сейчас она сидела, томно прижавшись к его плечу. Правильно сказал мне когда-то Генчик, аэродром — это большая койка.
Да, Генчик тоже прыгал в двенадцатом взлете. На меня он не смотрел. Ну и зря — никаких скандалов я бы ему устраивать не стала. Я вот рассматривала его совершенно беззастенчиво.
Он заметил, что я на него смотрю, и явно нервничал. Теребил на руке высотомер. А мне нравилось смотреть, как он бесится.
А Юка сидела рядом со мной. Я не думала, что она со мной заговорит.
Но она заговорила.
— Насть… Ты очень на меня сердишься, да?
Я повернула к ней лицо и спокойно улыбнулась:
— Да что ты, Юка. Не бери в голову.
— Наверное, нам надо поговорить.
— О чём?
— Обо всём. — Ей было неловко. Впервые Юке было неловко в моём присутствии.
— Говори.
— Прямо здесь?
— А что такого?
— Давай лучше на земле.
— Как хочешь.
Я улыбнулась и пожала плечами. Юка, конечно, не знала, что на земле ей уже ни с кем поговорить не удастся.
Четыре тысячи восемьсот метров. В самолёте зажглась лампочка, а это значит, что можно прыгать. Выпускающий — Жорик — открыл дверь. Первыми самолёт покинули сам Жорик и Киса. Тоже мне, сладкая парочка.
Юка уверенно подошла к двери. Я догнала её и прокричала:
— Давай прыгнем вместе!
Она явно обрадовалась. Дурочка, она думала, что я собираюсь прыгнуть с ней в знак примирения. А я просто не хотела расставаться с Юкой вот так. Мне хотелось побыть с ней ещё — хотя бы сорок секунд.
«Не надо, давай останемся в самолете вдвоем», — хотела сказать я.
— Что тормозишь, — улыбнулась она, поправляя очки.
Взявшись за руки, мы выпрыгнули из самолета. Воздушный поток закрутил нас, как бумажных голубей. Я подумала, что теперь пути назад нет. В самолете я ещё могла сказать ей — Юка, не прыгай. А теперь это было бы бесполезно. Да и не услышала бы она ничего — встречный поток гулко свистел в ушах.
На секунду мелькнула шальная мысль — а может быть мне тоже не открывать парашют? Вспомнилась история о Томе и Джастине, которую когда-то рассказал мне Генчик. Что ждет меня внизу? Сначала, конечно, никто не заподозрит, что Юкин парашют испортила я. Но потом непременно будет комиссия по расследованию парашютных происшествий. Обрезанное кольцо запаски, разумеется, вызовет определенные вопросы.
Вспомнит ли тогда кто-нибудь обо мне. Буду ли я в числе подозреваемых? Смогу ли доказать свою непричастность? Не исключено, что все обойдется. Но вдруг — нет? И что тогда будет? Меня посадят? Я нс уверена, что смогу это вынести…
На высоте две тысячи метров у меня не выдержали нервы. Я опустила правую руку вниз и дернула релиз. Мощный толчок оторвал меня от Юки. Мой купол медленно наполнился воздухом.
Я посмотрела сначала на Юку, как она улетает вниз. Она ещё не знала о том, что ей не суждено приземлиться. Узнает через полторы тысячи метров, не раньше. Юка смелая и отчаянная, она всегда открывается низко.
За это её ругает аэродромное начальство. Несколько раз Юку даже отстраняли от прыжков — за то, что она открывала парашют ниже пятисот метров.
Сначала она откроет основной купол. Он рассыплется над её головой на тысячу ярких лоскутов. Возможно, она даже не сразу поймёт в чём дело. Возможно, когда она всё-таки поймёт, будет уже слишком поздно для того, чтобы воспользоваться запаской.
А если и нет — я позаботилась и об этом. Обрезать кольцо запаски было несложно. Она дёрнет за кольцо, и ничего не произойдёт. Оно просто останется в её руке.
И никто меня не заподозрит — ведь все знают, что Юка всегда укладывает парашют только сама. Скажут — доигралась.
Я посмотрела на неё в последний раз. Когда я приземлюсь, Юки уже не будет. И я ни за что не пойду смотреть на то, что от неё осталось.
Я хочу запомнить её такой.
Я хочу запомнить её красивой. В чёрном прыжковом комбинезоне, который её стройнит. И в серебристом мини — платье, которое она купила на рождественской распродаже и очень любила мерить — да так ни разу и не надела. Длинноногую, на каблуках. В купальном халате, босую. Накрашенную, похожую на голливудскую супер-звезду. И чисто умытую.
Я буду часто се вспоминать.
Как она смеется. Как она танцует, как ходит, виляя задом. Как целуется. Как со сосредоточенным видом красит длиннющие ногти в темно-фиолетовый цвет. Как пряно пахнет от её жёстких волос.
Я буду вспоминать мелкие детали. Вечный бардак в её сумочке. Родинку на её подбородке. Её вульгарные серёжки-кольца. Тонкие белые волосики на её руках.
Особенно отчетливо волосики были видны на загаре. Её голос. Её вечно выбивающуюся из-за миниатюрного уха прядь.
А потом я посмотрела вверх.
На небо.
Я люблю небо.
Утреннее, ясное, пасмурное, занавешенное тяжёлыми тучами, свистящее в ушах, толкающее звёздное, улыбающееся, дождливое, свежее, рассветное атакующее колким градом, приветливое, волнующее, моё.
