— Это был несчастный случай, — твердо повторила Ксюша, подобрала сумки и двинулась прочь.
Женщина кричала ей в след обидные ругательства, в чем-то упрекала…
«Это был несчастный случай. Случай. Стечение обстоятельств. Трагическое стечение обстоятельств» — повторяла она про себя, приближаясь к посадочному пункту.
Рита проводила взглядом тонкую фигурку, что скрылась за стеклянными дверями аэропорта, и, наконец, смолкла.
В душе еще одной женщины воцарилась вечная пустота. Ругала Рита себя только из-за одного. Что так и не сделала первого шага еще тогда, в институте….
Лена открыла глаза, и увидела знакомый потолок. Скользнула затуманенным после очередного кошмара, взглядом по стенам, около которых по-прежнему стояли до боли знакомые предметы. Вот белоснежный шкаф, с позолоченными ножками, и тонкими узорами по краям. Семенова купила его в Париже.
Вон столик с зеркалом, и огромным количеством духов. Лена гордилась своей коллекцией духов. Все единогласно признавали Елену Семенову актрисой с отличнейшим вкусом.
А, вот и ее любимый портрет, который она сделала специально для своей спальни в доме родителей. Черно-белый, красивый…
— Ну что ты, котик, — послышался голос Гриши за дверью, он явно говорил по телефону, — ты ведь моя жена. Я чисто по-человечески не могу бросить ее сейчас. Что значит, почему? Она потеряла ногу! Это значит, что ее теперь вряд ли кто пригласит сниматься… Нет. Все, я устал говорить одно и тоже. Перезвоню, Настюш. Пока.
Дверь осторожно приоткрылась. Лена сделала вид, что спит.
Рязанов осторожно вошел в комнату, и сел в белое кресло, которое оставил всего час назад. Развернул огромную газету… и увидел, как Лена медленно проснулась.
— Ну, как ты, звезда моя? — спросил он, осторожно касаясь ее едва заживших рук.
Лена слабо улыбнулась, глядя на Рязанова.
Вот он, мужчина ее мечты, мужчина ее жизни. Любила ли она его когда-нибудь? Нет. Она просто знала, что именно этот мужчина ее достоин, только и всего. Она хотела обладать им. Как сосед хотел обладать ею. Но ведь Гриша такой же человек, и не игрушка, что бы принадлежать кому-то…
Семенова сжала его руку в своей. Она так злилась, когда Рязанов говорил о жене и детях. Как глупо. Ведь он часть ее жизни, а Настя — часть его.
— Ты помирился с женой? — спокойно спросила Лена.
Гриша сначала смутился, потом, заглянув в ее глаза, медленно кивнул.
— Ну и хорошо, — выдохнула она, — иди к ней.
— Лена, я…
— Мне не нужны твои подачки, — показала коготки прежняя Семенова, — я не нуждаюсь в твоей жалости. Ты мне просто не нужен.
Рязанов сел на край ее кровати, и улыбнулся, глядя в ее псевдо недовольное лицо.
— Ты невероятная женщина, Семенова, — сказал он, сдвинув волосы с ее лица.
Лена улыбнулась.
— Уходи, — сказала она.
— Ты невероятная женщина, — повторил он, и двинулся к двери.
Когда та закрылась за единственным мужчиной Семеновой, она произнесла:
— Я звезда, — и заплакала, потому что теперь никто не мог в этом ее разубедить. Ведь рядом никого не было.
Даша вышла из машины, и, поставив ее на сигнализацию, двинулась к своему домику, что ей благородно оставил Антон.
Да, оставил. С сегодняшнего дня она снова холостячка, если так можно выразиться. И подтверждение этого — свидетельство о расторжении брака — лежало в ее сумочке.
Что ж, она уже и забыла, как это быть одинокой, самостоятельной, полноценной и свободной женщиной, правда обремененной токсикозом, и медленно расплывающейся талией.
Девушка поднялась на крыльцо, и увидела на ступеньках небольшой сверток. Даша быстро сорвала обертку, и недоуменно уставилась на подарок. То был журнал «Звездные сплетни», с красочной обложкой на которой были изображены все Семеновы, во время банкета, с бокалами шампанского в руках, и ниже огромными, желтыми буквами подзаголовок: «Вся правда о последних событиях в семье Семеновых. Легенды. Истории любви. Трагедии».
Даша вошла в дом, мучимая не приятными предчувствиями. Вся правда. Если люди узнают всю правду…
Дарья села в кресло, и раскрыла журнал.
«Сплетни» отдали почти половину своих ста страниц на историю Семеновых. Красочные фото, длинный текст. Даша читала внимательно, всеми силами стараясь отыскать всю ту грязь, что неприметно присутствовала. Но ее не было. Сложилось впечатление, что Лесной просто взял и отстирал все простые, человеческие поступки, которые не всегда вызывали благородные чувства. Даша нашла главу и о себе. Она называлась так: «Неизвестная Мона Лиза Семеновых». И далее подробный рассказ ее личной жизни. Что ж, на Титова Андрей грязи вылил прилично. И приукрасил недвусмысленными фотографиями.
История Ксюши — «Фея номер семь» была сопровождена страшными фотографиями. Казалось, на страницах этого бульварного журнала ожили события тех дней.
Одним словом, Лесной потрудился на славу. В послесловии он отблагодарил Семеновых за гостеприимство самыми добрыми словами. Не известно, как на этот репортаж отреагируют остальные…
Даша отложила журнал в сторону, и недолго думая, набрала номер телефона Андрея. После двух гудков, раздался его голос.
— Да?
— Привет, — улыбнулась Даша, — может, выпьем вместе кофе?
Наташа пустым замороженным взглядом смотрела в больничный потолок. Мыслей не было. Чувств тоже. Ей казалось, что какую-то часть ее просто вырезали. И там осталась пустота.
Женщина осторожно села. Она впервые сейчас ощутила жажду, и потянулась за стаканом.
На прикроватной тумбочке, странного, зеленоватого оттенка, лежала тетрадь в клетку, и шариковая ручка. Бледные клетки тетради пресекали размашистые формулы, которые Наташа писала все это время. Семенова никогда не задумывалась, что они могут, значит, просто писала, совершенно машинально, не думая ни о чем…
Сейчас, глядя на все эти переменные, и числа «Пи» Наташа медленно понимала, что сама того не понимая, вывела таки формулу, которую пыталась найти едва окончив математический институт. То есть десять лет у нее не выходило совершенно НИЧЕГО. А сейчас эта формула лежала перед ней, написанная рукой полубезумной, ослабшей женщины.
Позабыв о воде, Наташа схватила тетрадь, и принялась внимательно штудировать уравнения. Проверять. Перепроверять…
Ольга вошла в палату к дочери уже во второй половине дня, и пораженно замерла на пороге.
Наталья ходила по палате в одной сорочке. Грызла ручку, что-то дописывала…
— Тебе уже лучше? — осторожно спросила Ольга.
Наташа вскинула на мать удивленный взгляд. Впервые, за минувший месяц, ее глаза блестели.
— Привет, — как обычно, словно Наташа находилась не в психиатрической лечебнице, сказала она, — я не слышала, как ты вошла…
— Я принесла тебе папайю. Ты хочешь ее сейчас? Или оставить на потом?
Наташа посмотрела на мать так, словно та была с другой планеты.
— Мама, ты не представляешь, что произошло, — сказала Наташа, отложив в сторону свою тетрадь.
Ольга, спокойно выкладывающая фрукты на тарелку, взглянула на дочь.
— Что? — тоном мамочки, что говорит с несмышленым младенцем, спросила Ольга.
— Я доказала теорию, ту самую… — Наташа сунула матери тетрадь, словно Ольга могла разобраться в этом хороводе цифр…
— Не нервничай, — осторожно произнесла Ольга, даже не взглянув в тетрадь, — ты так возбуждена…
— Мама, ты не понимаешь! Это переворот во всей математической практике!
— Наташа…
— Мама, обязательно приведи ко мне Петра Михайловича. Сегодня же! Я хочу, что бы он это увидел…
Ольга всеми фибрами души хотела верить, что ее дочь не лишилась ума окончательно, поэтому привела все-таки на свой страх и риск старого Наташиного преподавателя в палату к дочери.
Тот с нескрываемым чувством собственной значимости принял Наташины каракули, и принялся долго, со знанием изучать. По мере того, как тетрадь тощала в его руках, лицо старика принимала все более хмурое выражение.
