Дрожа, я повожу его к своему входу. Приподняв колено, я упираюсь ногой в полку. Когда он входит в меня, я задыхаюсь от удовольствия.
Схватив меня за задницу обеими руками, Киллиан глубоко толкается, трахая меня, и я цепляюсь за его плечи. Он делает это быстро и жестко, пока его пальцы впиваются в мою попку, а губы скользят по моей шее.
С верхней полки падает стопка полотенец. На пол со стуком скатываются баллончики с промышленным моющим средством. Большой мешок с мукой опрокидывается и, сталкиваясь с плиткой, разрывается. Белая пыль взлетает в воздух, оседая на наших ботинках, как снежная пыль.
Киллиан наклоняется и кусает мой твердый сосок прямо через платье.
Я кончаю бесшумно. Мой рот открыт, но я не издаю ни звука. Слишком сильное удовольствие.
Пока я дрожу и бьюсь в конвульсиях вокруг его твердой плоти, Киллиан замедляет движение бедер, чтобы чувствовать мои пульсацию и подергивание. Тяжело дыша, он стискивает мое горло ладонью и прижимается губами к уху. Его голос полон эмоций.
— Я хочу, чтобы ты солгала мне. Всего одна ложь. Только один раз.
Я стону, не понимая.
Он поднимает подбородок и смотрит на меня горящими глазами.
— Скажи мне, что ты моя.
Мое сердце сжимается в кулак. Мы стоим нос к носу и смотрим друг на друга. Киллиан продолжает медленно входить и выходить из меня.
Просто ложь. Маленькая, ничего не значащая ложь. Никакого вреда ведь не будет, мы оба это знаем.
Я прерывисто вздыхаю.
— Я… Я твоя.
У него сносит крышу. Толкаясь сильнее, он облизывает губы. Киллиан хочет большего. И да поможет мне бог, я хочу дать это ему.
— Я принадлежу тебе. Только тебе.
Он мягко стонет, но его взгляд еще мягче. Мое сердце переполняется нежностью.
— Я всегда буду твоей, — шепчу я срывающимся голосом. — Несмотря ни на что. Тело и душа. Сердце и разум. Я буду принадлежать тебе вечно.
Киллиан резко целует меня, пожирая губами. Его толчки становятся быстрыми, отчаянными. Из его груди вырывается стон, чисто мужской звук, который может свидетельствовать либо о боли, либо об удовольствии.
Он трахает меня, кусая мои губы, пока не отрывается с выдохом.
Я опускаюсь на колени на посыпанный мукой пол, обхватываю руками его набухший член и открываю рот.
Киллиан зажимает мои волосы в кулаки и кончает, глядя на меня сверху вниз.
Я сглатываю, закрыв глаза, чтобы не встречаться с его взглядом.
Взглядом, в котором я прочту, что ложь, которую он попросил меня сказать, окажется чем угодно, только не маленькой и не ничего не значащей.
ГЛАВА 23
Джули
После той ночи мы стали неразлучны.
Киллиан ест со мной, бродит по городу и пристани со мной, спит рядом со мной в моей маленькой кровати мотеля. По крайней мере, я предполагаю, что он спит. Он должен. Однако каждый раз, когда я просыпаюсь, Киллиан уже ждет меня с кофе и выпечкой.
Я никогда не слышу, как он приходит и уходит. Часть меня думает, что Киллиан обладает способностью превращаться в дым, дабы подобно Дракуле бесшумно проникать в комнаты через щели в оконных стеклах или под дверями.
Говоря откровенно, меня бы это не удивило.
По вечерам за ужином Киллиан задает мне десятки вопросов. С каждым днем они становятся все более личными. Он спрашивает меня о Фин и Макс. О любимых фильмах и телешоу. О любимых блюдах и книгах. Интересуется, кем я хотела стать, когда вырасту, что я помню о своей матери и каково это — быть единственным ребенком.
И была ли я когда-нибудь влюблена.
На все вопросы я отвечаю честно. Но не спрашиваю в ответ.
Если ему и любопытно, почему так, то он не упоминает об этом. Возможно, догадывается, что это мой способ защитить себя. Мне страшно, ведь чем больше я узнаю о сердце этого поэта, что бьется под мощной, опасной внешностью Киллиана, тем сложнее мне будет уйти, когда придет время.
Он водит меня танцевать. Он водит меня в кино. Он арендует парусную лодку и сам встает за штурвал. Мы посещаем художественные галереи и музеи, слушаем джазовое трио в баре с видом на океан, лопая омары и крабы. Мы делаем все глупые туристические вещи, которые любая нормальная пара сделала бы на отдыхе.
И мы везде занимаемся любовью.
Ночами на пристани. На качелях в парке. В джакузи мотеля. В тускло освещенном, уединенном заднем коридоре ресторана. В школьной аудитории, куда мы пробрались после наступления темноты.
Наш секс всегда безрассуден и почти всегда без слов.
В один момент мы идем за руку по улице или стоим у перил на берегу, наблюдая за кружащими над головой морскими птицами, а в другой мы смотрим друг на друга и лишаемся самообладания.
Это можно описать только так и никак иначе: лишаемся самообладания. Изнемогаем от возбуждения и голода.
Охвачены нуждой.
Когда я спрашиваю себя, так ли чувствовала себя моя мать, встретив моего отца, меня парализует глубокий страх. И я еще больше уверяюсь, что мой мораторий мудр.
Но недостаточно мудр.
Тогда я этого еще не понимала, но мое сердце было уже потеряно.
***
Ко мне подходит парень лет тридцати: хорошо сложен, красиво одет и улыбка до ушей. Волосы забраны в пучок, на предплечье татуировка катаны. Он европеец, поэтому нанесение традиционного японского культурного символа на видимую часть тела означает, что он либо двинутый ученик боевых искусств, либо тупой придурок.
— Приветики, — говорит он и усаживается на соседний стул у барной стойки.
Киллиан в туалете. Харли смотрит из-за стойки на новоприбывшего с таким выражением, словно заменяет Киллиана.
Затем поворачивается ко мне, вскинув брови, на что я пожимаю плечами. Если этому парню неймется «разукрасить» свое лицо, так тому и быть.
Харли наливает мистеру Пучок шот текилы и ставит перед ним.
— Нет, спасибо, брат, — удивленно благодарит мистер Пучок. — Я буду клубничный дайкири.
— Разумеется, — невозмутимо отвечает Харли. – Тампон для твоего членогалища принести?
Оскорбленный мистер Пучок выпячивает грудь.
— Прошу прощения?
Харли оглядывает его с ног до головы и фыркает.
