Анжель в это время стояла спиной к нему. Она медленно переставляла пузырьки с лекарствами на камине.
– И это все? – проговорила она с оттенком презрительного снисхождения в голосе. Она подошла к окну.
– Ты принадлежишь к числу людей, которым всегда всего мало.
Она круто повернулась. Вся ее маленькая фигурка выражала возмущение.
– Дурак! – крикнула она, – сумасшедший! Судьба тебе послала такое сокровище, а ты топчешь его в грязь. Неужели ты не мог избавить Ирэн от этой мерзости? Конечно, ты будешь говорить, что та женщина тебя преследовала, ведь так легко всегда найти оправдание. Иметь такую жену и так гнусно себя вести! Стоишь ли ты такой женщины? Пустоголовый мальчишка, талантливый, правда, но тряпка. Когда я приехала в день вашей свадьбы и увидела Ирэн, я подумала: ну теперь он переменится, образумится, станет человеком. А оказалось что? Мне следовало понимать, что ты не можешь измениться, лучше сказать, что ты меняешься слишком часто, но никогда не делаешься лучше. Этого с тобой никогда не бывает. Ты всегда останешься таким же с виду привлекательным, а на деле легкомысленным и ничтожным. Я это знала много лет тому назад, когда ты уезжал из дому. Ты, может быть, забыл, как трудно нам было снарядить тебя в дорогу? Мы отказывали себе во всем. Мать ходила в стареньких платьях, не могла никуда поехать отдохнуть, отец бегал по урокам после занятий в школе, а я шила, стирала целыми днями и бегала по разным поручениям. И все это из-за тебя, ведь ты был единственным сыном. А когда ты уехал – ни слова, ни звука. А потом пришло письмо. Твои дела были очень плохи. Он сильно побледнел.
– Плохи? – повторил он. – Умирал с голоду. Понимаешь, умирал с голоду в Париже, а ты думала, что я веселюсь!
– Но почему же ты голодал, почему? Потому что истратил все деньги и не хотел работать. Тебе могло хватить надолго, но ты предпочел их быстро, весело прожить.
Крепко стиснув свои маленькие руки, она горько рассмеялась.
– Боже, что за комедия твоя жизнь! Ты почти умирал с голоду, а теперь лежишь в шелковом белье, занимаешь пышные апартаменты в отеле. Ты выплыл! Какая ирония судьбы! В Кемберуэлле, в Лондоне, там не веселятся, там работают. Я вставала в пять часов и ложилась в полночь. Мы были бедны. Все работали. Нужно было выбирать – труд или голодная смерть. У нас не было богатых друзей и покровителей, готовых нас выручить. А ты, разбогатев, перестал нам писать. Я решила никогда больше не беспокоить тебя, но потом увидела, что с такими, как ты, нужно поступать иначе.
Жан делал попытки приподняться. Подойдя к нему, она уложила его на подушки. Они переглянулись. Выражение его лица было какое-то особенное. Нагнувшись к нему, она продолжала с нервным смехом:
– Судьба все же над тобой смилостивилась, она дала тебе сестру, милый братец.
– Я уже родился таким сумасшедшим.
В эту минуту он выглядел совсем мальчишкой.
– Я всегда стремлюсь к чему-нибудь, а потом остываю. Эта Гаммерштейн мне очень нравилась, а потом – конец.
Он посмотрел на сестру в упор:
– Ты права, мне всегда хочется чего-то, а когда я достигну цели, оказывается, что это не то. Дай мне сказать, я тебе расскажу все.
Откинувшись на спинку стула, она смотрела на него с непроницаемым видом. Его настроение было ей так знакомо! Эта потребность открыть свою душу была отчасти вызвана раскаянием, но, главным образом, здесь сказывалось его самовлюбленность. Такое самоунижение иногда доставляло ему неизъяснимое блаженство.
– Ты ведь видела Ирэн? Когда я с ней встретился в первый раз, я сразу влюбился в нее. Ты знаешь, какая она умная, изящная. Я был от нее без ума. Она была так прелестна и вместе с тем казалась такой недосягаемой! Такие женщины всегда пленяют с первого взгляда. Я это сильно почувствовал. Мне хотелось перешагнуть через бездну, разделяющую нас. Ах, когда я вспоминаю это время… В тот день я первый раз играл для нее; это была сверхчеловеческая игра, а потом…
– Она вышла за тебя замуж, – прозаически закончила Анжель.
– Тебе хорошо с твоим умением проникать в самую душу человека и с твоей бесконечной жизнерадостностью. Я скучал уже во время медового месяца, – вдруг проговорил Жан.
– Я думаю, что если бы тебе дали звезду с неба, то ты бы ее вставил в подсвечник, чтобы посмотреть, будет ли она гореть. Ты всегда стремишься к недостижимому, мечешься, а когда получаешь, начинаешь скучать, оттого что больше нечего делать. Ты сделан из того же теста, что и все артисты, но, к счастью, не все мужья.
– Я поссорился с Ирэн из-за ребенка.
– Конечно, ты ревновал, как всегда. Ах, этот ребенок! – лицо ее расцвело в улыбку. – Крошка Карл! Ему теперь четыре года. Какое счастье, что он поправляется. Если бы ты знал, какой он прелестный ребенок. Он уже говорит по-французски. У него славная няня, добрая душа. Я сначала была так одинока в замке, она позволила Карлу приходить ко мне. Потом дядя Габриэль мне разрешил остаться там…
– Дядя Габриэль?
– Да, он приехал навестить малыша, а вместе с ним приехал знаменитый путешественник… Я забыла его фамилию… Да, Шторн.
– Разве Шторн тоже приезжал?
– Да. Огромный верзила с чудными волосами и такой милой улыбкой.
– Не была ли случайно в замке мадам Кланс?
Анжель отрицательно покачала головой.
– Нет, но как-то раз приезжала одна девушка с немецкой фамилией.
– Девушка?
Жан насторожился.
– Да, довольно миленькая, невысокого роста. Она спрашивала тебя и сказала, что уезжает на другой день в Петербург.
Это была Аннет! Жан был уверен в этом. Бедная Аннет, он ее не забыл…
Анжель встала, зевая.
– Я думаю, можно поручить ангелу-хранителю оберегать тебя.
Она вспоминала, каким тоном Карл говорил ей каждый вечер: «спокойной ночи».
– Судя по твоему мнению обо мне, для этого потребуется целый полк ангелов, – игриво ответил Жан.
Ирэн была счастлива. Карл был с ней, а Жан писал аккуратно каждый день. Его письма были великолепным образцом любовной переписки. Так пишут люди, часто бывающие в роли случайных любовников. Он страшно скучал без Ирэн и снова переживал первые дни их любви на расстоянии ста миль.
Карл быстро поправлялся. Часто приезжал дядя Габриэль к чаю. Бывала Ванда. Время текло незаметно. День за днем в мирном спокойствии. Дни стояли чудные, озаренные мягким осенним солнцем. Жан писал, что он поправляется и желает видеть Ирэн. Через неделю был назначен концерт в Берлине, «а здесь все время льет дождь, – писал он, – кажется, что тучи плачут, оттого что ты далеко. Музыка моя тоже улетела вместе с тобой. Подумай только, какой я теперь бледный. Щеки впали, а волосы страшно отросли. Возвращайся скорей, моя милая. Целую крепко, как люблю. Всегда и навсегда твой Жан». Дальше приписка: «Я учусь по-немецки: «Ich liebe dich». Если бы ты была здесь, я говорил бы еще лучше».
