мам! — говорю бодрым голосом, отворачиваясь от Кирилла, который как варвар поглощает нормальную домашнюю еду.
— Антонина! — звенит на том конце трубки мама. — Ты ничего не хочешь мне объяснить?
Если она называет меня полным именем, ничего хорошего от этого ждать не стоит.
Свершилось.
Чёрт...
Обойдя разделочный остров в центре кухни, выхожу в гостиную через огромный арочный проем.
— Эм-м-м… — начинаю, останавливаясь у окна, которое выходит во внутренний двор.
Там темно, а под жёлтым светом фонаря как пули мелькают капли дождя.
Где ты, Немцев…
— Адель трубку не берёт, она с тобой? — строго спрашивает мама, и я понимаю: она в курсе того, что сестру от бабушки забрал какой-то неизвестный ей парень.
— Мам, — вздыхаю я. — Всё с ней нормально.
Я очень надеюсь на это. Я уже начинаю не на шутку волноваться, и выдыхаю с колотящимся сердцем, когда вижу свет фар на мокрой брусчатке двора.
— Где она?
— Ура… — шепчу, вытягивая шею.
— Тоня! — рычит мама. — Что ты устроила? Уехала от Немцевых, никому ничего не сказала. Теперь Адель поручила непонятно кому. С кем она? Ты уже взрослая, я, конечно, всё понимаю, а ей — восемь!
От скопившегося волнения меня начинает потряхивать. Буквально секунду назад я начала придумывать себе всякое разное. Такая ужасная погода, скользкая дорога и несущиеся по встречке автомобили…
Моё сердце перестаёт биться.
От ужаса за них обоих меня почти парализовало!
Кладу ледяную руку на стекло, наблюдая за тем, как посреди двора останавливается чёрный “Рендж Ровер” с номером, состоящим из трёх семерок. Из водительской двери выходит Федя в наброшенном на голову капюшоне толстовки. Быстро подлетает к задней пассажирской двери, и оттуда вылезают две маленькие ноги, обутые в розовые резиновые сапоги.
— Мам, она со мной. Всё хорошо, честно… — с замирающим сердцем смотрю на то, как Федя помогает моей сестре выбраться из этой огромной тачки.
Кажется, мой любимый предпочитает всё огромное и просторное. Просторные дома, просторные машины… и ещё мою грудь...
— Ладно, — выпустив пар, мама немного успокаивается, наверное, ещё потому, что улавливает в трубке звонкий голос Адель. — Кого ты за ней послала? Бабушка там в шоке!
— Я его люблю, мам… — говорю, осознавая эти слова как никогда отчетливо.
Оборачиваюсь на звук приближающихся голосов и вижу своих мокрых путешественников. Адель звенит смехом, вприпрыжку врываясь в пространство между гостиной и кухней, и, крутя головой во все стороны, пищит:
— Ничего себе! Вот так хоромы...
— Средненькие…
Улыбаюсь, услышав любимый хрипловатый голос, и сжимаю трубку, впиваясь глазами в худощавую фигуру хозяина. Не заметив меня, Федя кладёт руку на шею сестры и разворачивает её в сторону кухни, откуда в гостиную просачивается яркий свет.
Остаюсь одна в темноте, через арку наблюдая за тем, как Немцев осматривает кухню, спрашивая у брата:
— Где моя Тыква?
— У тебя на голове, дебил.
Адель заливается смехом, объявляя:
— Приветики!
— Кого его? — давит мне на ухо голос матери. — Ты что... беременна?
— Нет!
— Что у тебя там происходит?
Там, на кухне, Немцев чешет голову, заглядывая в противень и разглядывая салатницу. Немного хмурый, как обычно, но такой чертовски расслабленный. Я планировала приготовить ещё яблочный пирог. Для этого ждала сестру. Она любит помогать мне на кухне, хотя готовка интересует её не так сильно, как цифры.
Но я теряю эту мысль, когда Федя начинает разбирать свои карманы, вываливая на стол телефон, ключи от машины и… банку оливок…
Мои губы разъезжаются в глупейшей улыбке.
Чёрт…
Немцев…
Как же я тебя люблю.
— Тоня, ты уже не со мной? — хмыкает в трубку мама. — Я дождусь от тебя хоть какого-то рассказа?
— Потом, мам, — хочу поскорее закончить разговор, чтобы оказаться рядом с ним и сказать ему об этом, хотя я говорила только вчера. — Просто, я… не приеду.
Теперь я знаю это точно. Знаю на все сто, наблюдая за тем, как он присоединяется к брату, налегая на нашу форель. Уплетают её, склонив друг к другу головы и тихо переговариваясь.
— В смысле? — слышу удивлённый голос отца на том конце провода.
Так и знала, что они разговаривают по громкой связи!
— Я тут останусь… до сентября.
Это абсолютная ложь, в октябре я тоже вряд ли вернусь, но решаю не поднимать эту тему прямо сегодня. Я ещё не думала, что делать с учебой и своей жизнью в Москве, просто знаю, что всё будет теперь по-другому, потому что я теперь не одна. Не сама по себе. Я чувствую это. И я знаю, что не смогу, если он далеко.
— Где? В городе? — изумлённо уточняет отец. — Ты чё, родная, головой ударилась?
— Орлов… дай мне...
— Орлова, я разговариваю с нашей дочерью.
— Пап, я влюбилась. — Мне кажется, это весомый аргумент и он должен его понять.
Когда-то они с мамой тоже влюбились и сделали всё, для того чтобы быть вместе.
— Ну так разлюби, — категорично заявляет он. — И шуруйте с Аделькой домой!
— Ой, ты серьёзно? — возмущается мама.
— Её бабушка привезёт… — вставляю я.
— То-То, — вздыхает отец. — Что за дурь? Я с двадцати двух пашу как лошадь, чтобы тебе туда возвращаться не пришлось. Чё ты там забыла? Чё ты там делать будешь? Помидоры сажать?
Я… не знаю.
— Жить? — спрашиваю его.
— Не тужить, ага. Домой!
Сглотнув, говорю:
— Нет.
— Тыква!
— Его зовут Фёдор Вячеславович Немцев.
—
