больных и ненормальных. На самом деле вы хотите понять, почему вас так к этому тянет. Это гораздо интереснее.
Она слабо улыбается.
— Это логично. Конечно, мне интересна эта тема, и меня к этому тянет. Разобраться в твоем желании наказывать и убивать людей…
— Я никогда не убивал людей. — Никто из них не был человеком.
Она поджимает губы.
— Почему ловушки, Грейсон?
От ее вопроса я напрягаюсь. Не хочу об этом говорить.
— Почему бы и нет? Разве мы все — не жертвы какой-то ловушки? Жена в несчастливом браке. Ребенок, запертый в семье без любви. Женщина, попавшая в ловушку бесполезной, неудовлетворительной работы. — Я перевожу взгляд на ее рот. Атласно-розовые губы подергиваются.
— Теоретически. И эти ловушки не опасны для жизни.
— Но они могут быть…
— Ваши же ловушки предназначены для того, чтобы забирать жизни, Грейсон. Ваши жертвы вынуждены участвовать в них против воли.
Я глубоко вздыхаю.
— Это никогда не противоречит их воле. Их туда приводят их решения. Они должны нести ответственность за свои действия. Я лишь слежу за развязкой. Предлагаю им последний выбор, шанс искупить свою вину, а это больше, чем может предложить любой бог.
Ее рука медленно движется к карману, но вместо этого она кладет ее на подлокотник.
— Вы считаете себя богом? Предоставляющим своим жертвам шанс искупления?
Она может придумать что-то получше. Что-то получше этого невнятного лепета.
— Нет, я считаю себя охотником. Они не жертвы, а хищники, крадущиеся по лесу в поисках добычи. Если они оказались в ловушке охотника, значит, им не следовало заходить в этот лес.
Она облизывает губы. На мгновение появляется ее язык, чтобы подразнить меня. Один из ее грехов — соблазнение.
— Эта комната спроектирована как ловушка, — продолжаю я. — Вы заманиваете душевнобольных обещаниями выздоровления и свободы. Может, не физической свободы, а свободы от внутренних демонов. Как только они оказываются закованы в кандалы, — я дергаю цепи, — вы наслаждаетесь их страшными историями во имя психологии. Питаетесь ими, утоляя жажду извращенного любопытства. А потом публикуете статьи о бедных проклятых душах, у которых никогда не было шанса на спасение. Вы пожинаете славу, используя убийц и самих жертв.
Она тяжело и хрипло вздыхает. Ее вздох доносится до меня, скользит по коже, делая расстояние между нами невыносимым.
— Вы всегда так осуждаете людей?
Это линия допроса ни к чему нас не приведет.
— Нет, но мне всегда нравились паззлы.
— Паззлы, — повторяет она. — Почему?
Перед глазами непроизвольно всплывают воспоминания из детства. Я подавляю их.
— Мне нравится сама идея, что у каждой детали есть предназначение. Место, которому она принадлежит.
Лондон опускает ноги и выпрямляется, сидя в кресле. Она такая миниатюрная, что может свернуться в нем калачиком.
— Как вы думаете, где ваше место, Грейсон?
О, если бы она знала, как много значит этот вопрос. Но я здесь не для этого. Не ради своей истории. Это ради нее. Чтобы найти ее место в паззле. Пора начинать слой за слоем обнажать ее душу.
Я выдерживаю ее взгляд, не мигая.
— С вами, доктор Нобл. Мое место прямо здесь, с вами.
Между нами идет напряженная битва взглядов, и никто из нас не готов сдаться первым и отвернуться.
Но если я покажу силу, если она поймет, насколько я силен, то может потребовать моего перевода. Я решаю, что лучше не рисковать, провоцируя ее, и перевожу взгляд на цепь, лежащую у моих ног.
— Год назад я отказался от разговора с вами, — говорю я, наконец, отвечая на вопрос, заданный во время нашей первой встречи, — потому что я вам не доверял. — Я поднимаю взгляд.
Ее темные брови изгибаются.
— А теперь вы мне доверяете?
Доктор Лондон Нобл имеет репутацию человека, который выбивает осужденным убийцам более мягкий приговор или меньший срок. Она очеловечивает монстров. Она укрощает неукротимых. Она ответ каждому серийному убийце, приговоренному к смертной казни. Она их ангел милосердия.
Но за этим фасадом скрывается дьявол.
Мне потребовались месяцы, чтобы смириться с тем, что она не просто так появилась на моем пути. Сначала я отказывался от какой-либо связи с ней. Мы не могли быть большими противоположностями — и, тем не менее, ее имя продолжало преследовать меня, песня души, в которой моя собственная проклятая душа признала родственную.
Я наклоняюсь вперед, подбираясь к ней настолько близко, насколько позволяют цепи.
— Я верю в неизбежное.
Мой ответ нервирует ее. Тонкий столбик ее горла подпрыгивает, но выражение лица остается равнодушным.
— В каком-то смысле, судьбы ваши жертв стали для вас неизбежны. Вы считаете меня жертвой? Я совершила какой-то грех, о котором не подозреваю?
Ее резкие слова вызывают у меня настоящую улыбку. Не подозревает? Или это хитрость — часть ее соблазнения? У меня нет ответа. Пока нет. Сначала мне нужно собрать все кусочки ее паззла.
Все, что я знаю наверняка, это то, что у нас есть история.
Это не история любви — для этого мы слишком непостоянны, слишком взрывоопасны. Нет, наша история — поучительная.
Остерегайся.
— Вы переиначиваете мои слова, — говорю я. — Но вы не ошиблись. Все грешники — первые жертвы. Каждый, кто поддается злу, сам от него страдает. — Я провожу руками по бедрам, глядя на блестящий металл наручников. — Это инь и янь — тьма и свет, питающие друг друга и пожирающие. Змея, поедающая собственный хвост. Порочный круг.
Лондон не использует блокнот, чтобы конспектировать наши беседы. Она записывает их на видео, проигрывает запись. Она наблюдатель. Вуайеристка. Она обдумывает наши слова здесь и сейчас. Между нами нарастает тишина, она не торопится, обдумывая мои слова.
— Вы чувствуете, что не можете разорвать этот круг?
Мой взгляд останавливается на ней. Мне до ужаса хочется снять ее очки, чтобы я мог беспрепятственно смотреть ей в глаза.
— Никто из нас не бессилен. Выбор — самая сильная вещь в этом мире. У каждого есть выбор.
Она закусывает нижнюю губу, и от этого небольшого движения меня обдает жаром. Я сжимаю кулаки в ожидании следующего вопроса.
— Это мощное заявление само по себе, — говорит она, удивляя меня. — Но если вы оставляете своих жертв беспомощными, вынужденными делать только тот выбор, который вы им предоставляете, тогда на самом деле они не свободны выбирать, не так ли?
Я разжимаю руки. Пальцы скользят по коленям. Я забрался ей под кожу. Я вижу это по тому, как она прикасается к пальцу, сгорая от желания прикоснуться к маленькой нитке.
— Очень похоже на наши сеансы, — говорю я.
Она хмурится.
— Что вы имеете в виду?
Я поднимаю руки и трясу цепями.
— Если
