Навязчивый стих возникает ни к чему, привязывается… и ингаляционная маска, увлажненного кислорода со спиртом, при оттеке легких.
Фуросемид капать, полярку медленно, снять ЭКГ.
Пульс, давление.
Наблюдать.
И часы на запястье высвечивают зеленым полпятого, когда Архипыч передумывает умирать, соглашается остаться и перестает хрипеть.
Не задыхается в горизонтальном положении.
Он улыбается и Татьяну Сергеевну, как и всех медсестер, с редкостной бравадой именует Афродитой.
— Что, Дарья Владимировна, с боевым крещением? — Лилит из палаты выходит первой, и ее уставшую улыбку я вижу второй раз за сутки.
Но на удивление сил нет.
И даже дрожащие руки не заставляют испугаться. Эта ночь пролетела, слилась во что-то одно длинное и методичное.
Принести, унести, поддержать.
Выполнить.
Не паниковать.
Сегодня ночью, хладнокровно сказала Лилит перепуганному Егору Николаевичу, никто не умрет.
— А… а почему со спиртом?
Наверное, я спросила не о том и не то, потому что Лилиана Арсентьевна удивилась, приподняла брови и, рассматривая меня, ответила:
— В легких пена. Образуется. Этиловый спирт гасит.
Она хотела сказать что-то еще, но телефон в ее кармане разорвался уже знакомой мелодией.
В четвертый раз за эти сумасшедшие часы.
— Да, Марина, я уже иду, — Лилиана Арсентьевна ответила не глядя, ибо все четыре раза ей звонили из приемника.
Там тоже кто-то умирал.
И ждал два с половиной часа на кушетке в коридоре.
Страдал.
— Не хочешь вкусить все прелести дежурства, Дарья Владимировна? — Лилит усмехнулась, и на ее предложение я согласилась.
Вкусила прелести.
И вопли.
Ибо умирала и страдала в ожидании врача два часа мадам от боли в шее. И с кушетки при виде Лилианы Арсентьевны она подорвалась.
— Ты врач?
— Здравствуйте…
— Здравствуйте?! — она перебила, тряхнула воинственно головой. — Да я два часа тут жду, мне плохо! Я умираю, а ты шляешься где-то и чаи попиваешь! Проще сдохнуть, чем помощи от вас дождаться!
— Подождите… — Лилиана Арсентьевна нахмурилась, отступила от бурной жестикуляции.
И я точно слышала, что анализы у умирающей уже должны были взять, и что показаний для госпитализации у скорой не было, но некоторых проще госпитализировать…
— Подождать?! Чего еще подождать?! — она взвилась. — Да я жалобу на вас напишу. И писать буду не в Министерство, где у вас всё схвачено, я дальше пойду, не сомневайтесь! Я вас тут всех закрою, дармоеды!!! Жируете на наши налоги, а…
— Стоп, — Лилит сказала тихо, спокойно.
Но умирающая осеклась.
Скривила губы, но заговорила без намека на эмоции Лилит:
— Для начала я предлагаю вам все же зайти в кабинет, где я вас смогу опросить и осмотреть…
Узнать причины.
И заполнить карту.
Записать, что пациента беспокоят боли в шее, в которой что-то очень хрустнуло после двухчасового разговора по телефону, что был зажат между ухом и плечом.
Возможно, защемило.
И довело почти до смерти.
— Что еще вас беспокоит? — на душещипательный рассказ и трагедию в двух актах Лилиана Арсентьевна не повела даже бровью.
— А этого что, мало?! — Кристина Семеновна двадцати семи лет отроду, как сказали паспортные данные, возмутилась искренне.
— Кристина Семеновна, вы вызвали скорую помощь в два часа ночи из-за боли в шее, которая у вас, к слову, уже прошла. Скорая помощь — это медицинская помощь, которая оказывается гражданам при заболеваниях, несчастных случаях, травмах, отравлениях и других состояниях, требующих срочного медицинского вмешательства. Вы под какую категорию подходите?
— Что?! — она пошла красными пятнами, задохнулась от гнева и вскочила. — Да как ты смеешь?! Ты кто вообще такая, чтобы мне подобное говорить?! Почему вообще позволяешь себе в подобном тоне со мной разговаривать?! Мне плохо было! У меня мама дома сидит и волнуется, звонит и ждет результатов! А вы… вы издеваетесь тут все! А ты что смотришь?!
Кристина Семеновна крутанулась ко мне, и карие глаза полыхнули злостью:
— Коне-е-ечно, вам тута говорить легко, хамить можно, пока сами здоровые и родственнички такие же. Своих-то поди лечите, не отказывается. Я бы посмотрела, как вы забегали да заухмылялись бы, если б кого из ваших родных на скорой привезли!
Привезли.
Понедельник, вторник… Димка в коме уже двое суток.
На два этажа выше и в соседнем корпусе, и Кристину Семеновну я ненавижу до удушья, до дрожи, до высшей точки, о существовании которой я не подозревала.
Не выдерживаю.
Сбегаю, взлетаю на второй этаж терапии и Татьяна Сергеевна, тревожно вглядываясь в мое лицо, отправляет меня спать.
Шестой час утра.
Ровно в шесть скорая разорвала утреннюю тишину мигалками, заставила вздрогнуть и с продавленного дивана в сестринской, путаясь в тонком пледе, скатиться.
И Лилиану Арсентьевна я увидела выходящей из кабинета, она зевала, закрывала дверь не глядя, щурилась сонно и на мой вопросительный взгляд ответила, убирая телефон:
- В хирургию привезли, что непонятно. Сказали подойти.
— Можно с вами?
Я вызывалась сама, ибо со сном вышло туго и мысли о Димке спутались с выкриками умирающей Кристины Семеновны.
— Может спать?
— Не могу, — я призналась и взгляд под ее пытливым отвела.
— Тогда пошли, Дарья Владимировна.
Переход, коридоры, и приемный покой хирургии встретил холодом, утренним и свежим, от которого я невольно поежилась и очередного умирающего, что лежал на каталке, заметила не сразу.
Сначала услышала.
Он стонал пронзительно, и в смотровую Лилит меня не пустила, оставила в коридоре.
Ненадолго.
Пациент вышел сам и мне подмигнул, рассмеялся и к лестнице для страдающего от острой и жуткой боли в эпигастральной области рванул излишне резво.
У меня же округлились глаза, и на вышедшую из кабинета Лилит я посмотрела в состоянии крайнего шока:
— А… что это было?
— Сигареты, — она ответила заторможенно, и странное выражение ее лица и голос пониманию не поддавались.
— Сигареты?
— Да, друг на четвертом лежит и у него сигареты закончились, а этот пообещал привезти. Ну и вот…
Привез.
Бесплатно.
— …такси же стоит денег, да? Почему в сотне своих историй ты ни разу не рассказал что-то подобное? Не ты, не па. Вы сводили к иронии и шуткам, говорили, но не сказали, что, когда видишь сам… это другое. Как с паллиативкой, помнишь? Тысячу раз с начальной школы показывали фотографии из концлагерей, где от людей одни кости, обтянутые кожей, и только раз я увидела такое вживую.
Но запомнила гораздо… ярче.
И неделю после этой паллеативки не могла улыбаться, отмыться от призрачного запаха безнадежности.
У которой свой, специфичный, страшный запах.
— …и эта… Кристина говорила, что мы пили чай и не хотели идти… Лилит всю ночь не отходила от Архипыча. У него каждое утро приходит жена с букетом васильков и крынкой молока. Где она берет парное молоко в мегаполисе, Димка? Она тоже всегда улыбается, и вчера принесла рисунки от правнучки, которой Архипыч еще обещал качели во дворе сделать, горку зимой… Я делала, выполняла и думала… думала, что невозможно, неправильно, если он умрет, точнее нет, не неправильно. По статистке каждый пятый, но он ведь горку еще обещал и качели, и кому тогда Аида Фридриховна стала бы молоко парное приносить? Как бы ей Лилит об этом сказала? Как вообще говорят… такое? Ты от нас скрывал, но год назад, семнадцатого февраля. Твоя первая самостоятельная операция и к родственникам выходил ты. Знаешь, я теперь понимаю, что я, как ты… не смогу. Я вообще больше не могу…
Слезы соленные, горячие.
Катятся, а ветер сушит, стягивает противно кожу.
— Может все эти высокопарные речи справедливы и в мед только по призванию, по стремлению души и сердца, а не потому, что образование качественное, работа всегда найдется и в жизни пропасть не даст? Может мне уйти, пока не поздно? Я ведь, правда, ее ненавидела, я была готова убить и этот урод тоже. Сигареты… Во мне нет сострадания и желания помочь таким…
