Ёрзаю, пытаясь вырваться, и внезапно замираю. Его дыхание учащается.
Наши тела разделяет лишь несколько слоёв довольно тонкой одежды, которая совсем не оставляет простора для фантазии. Я чувствую всё. Загораюсь быстро, как спичка, и так же быстро тухну, как будто словила сквозняк или резкий порыв ветра.
Но он молчит. Почему он молчит?
Так сильно любит свою Филатову? Они были вместе два года, конечно, не просто так. Он очень гордый, я это уже поняла, и просто решил её к себе больше не подпускать. И тут я подвернулась. Очень удобно и вовремя.
Чувства по щелчку не выключить. Зато можно найти тихую неволнующую гавань. Быть в безопасности.
Сколько людей по своей воле каждую ночь ложатся в одну постель с человеком, к которому ничего не чувствуют? Ждать ответа на вопрос мучительно. Ждать его, сидя верхом на Роме, — ещё хуже.
Затравленно вскидываю глаза на Дроздова. Он смотрит в ответ очень внимательно, словно читает меня как раскрытую книгу. Да я почти уверена, что на лице у меня всё написано.
Разочарование. Обида. Боль.
Сердце пополам.
— Знаешь, я, наверное, не хочу слышать ответ на этот вопрос.
— Лена…
— Потому что и так его знаю, — выдаю сипло. — Ты не обязан оправдываться. Мы же не выбираем тех, к кому появляются чувства.
Голос предательски дрожит, и я делаю небольшой и незаметный вдох. Приказываю слезам залезать обратно, не время нюни распускать. Реветь перед ним не собираюсь. Хватит. Я самодостаточная женщина, просто опять влюбилась не в того парня.
Завтра проснусь опухшей и некрасивой, да и вообще…
Кого я обманываю? Поплачу в ванной, как только уснёт. Или сбегу.
Собиралась решить всё на берегу, вот и решаю. Если что, в любой момент могу вылететь за дверь, поймать такси и сделать Дроздову ручкой. Тогда сделаю ей же и работе.
А теперь уехать я хочу в несколько раз сильнее. Мне очень нужно уехать, как можно дальше.
Внезапно Рома протягивает руку и нежно касается пальцами моей щеки. У меня мурашки бегут по затылку от этого чувственного и неожиданного касания. Ведёт почти невесомо по коже, заставляя смотреть точно ему в глаза.
Я уже плохо вижу его лицо из-за слёз-предателей.
— Такая ты дурында, я не могу, — говорит Рома и потом неожиданно широко улыбается. Вокруг его усталых сонных глаз собираются мелкие морщинки-лучики.
И выглядит он сразу так по-родному, по-домашнему. До щемящего чувства в разбитом — опять — сердце. К такому можно свалиться на грудь и зарыдать белугой, а ещё не страшно попросить жениться понарошку. Как я когда-то и сделала.
— Это всё, что ты можешь сказать? Обзываться? Если да, то пусти меня. Я вызову такси. Пока их не заняли малолетки, возвращающиеся после клубов, и цены не взлетели до небес.
— И куда ты собралась, скажи пожалуйста?
— Домой! Ай!
Мир стремительно переворачивается, и я внезапно оказываюсь придавленной спиной к мягкой обивке дивана. Сверху наваливается совсем не легкий Дроздов, мастерски раскидав мои коленки своими. Недвусмысленно вжимается бёдрами в развилку моих ног. Устраиваясь поудобнее, сползает немного ниже, чтобы наши лица были на одном уровне.
Ошарашенно всматриваюсь в его светло-карие глаза в обрамлении пушистых, словно у девчонки, ресниц. Взгляд соскальзывает на полные губы Дроздова, манящие близостью, мягкостью и воспоминаниями, какими потрясающими они были на вкус.
Рома опускается ниже, ставя предплечье рядом с моей головой, касается кончиком носа моего.
— Что ты делаешь? — шепчу тихо-тихо.
— Видишь ли, Канарейкина, я никуда не планирую тебя отпускать, — бодая мой нос, произносит Рома. — Ни сегодня, ни вообще. Сдуваюсь как воздушный шарик. Господи, как я устала от этих эмоциональных качелей.
Моя первая влюблённость в подростковом периоде и то так не укачивала.
— И зачем тебе это? Я твой пластырь, чтобы заклеить кровоточащую от Филатовой рану? Я не хочу быть заменой кому-то…
— Ты видишь сейчас где-нибудь здесь Таньку? — кажется, Дроздов, начинает терять терпение. Иначе почему его зубы только что клацнули в опасной близости от моего уха?
Сжимаюсь, упираясь руками в его голую, горячую как кипяток, грудную клетку. Но сдвинуть эту гору тестостерона не получается. Он только сильнее наваливается, вдавливаясь своим телом в очень чувствительные точки на моём.
Думать, когда на тебе лежит полуголый сексуальный мужик, затруднительно. Потому что не только у них кровь от головы отливает.
— Хочешь ей позвонить? Она прибежит, с радостью! Можем и на свадьбу позвать! А вместо первой брачной ночи можешь проводить её до дома. Чего ты улыбаешься, Ромочка? Весело тебе?
— Канарейкина, ты очень мило меня ревнуешь к каждому столбу. И почему-то совсем не замечаешь, что я давно и безумно в тебя влюблён.
Широко распахнув глаза, замираю, приоткрыв рот. Щёки начинает жарить, а в носу опять щиплет. Рома улыбается ещё шире, довольный произведённым эффектом.
— Если это просто лапша для моих ушей, лучше забери свои слова обратно. Пока я не…
— Пока ты что?
Пока я окончательно не превратилась в солёную лужу. Потому что от его слов слёзы, которые только-только начали высыхать, решили брызнуть с новой силой.
— Не плачь, — бормочет Рома, и аккуратно стирает быстро вытекающие капли из уголков моих глаз. — Ты мне понравилась ещё на первом курсе, думаю, для тебя это не новость. Светилась как звезда, очень громко смеялась и выглядела как с картинки. Тебя было сложно не заметить. Потом я втрескался в тебя как третьеклассник в самую красивую девочку в классе. Когда ты была рядом, я начинал заикаться, краснеть и потеть… ужасное время.
Я нервно улыбаюсь, облизывая губы.
— Продолжай.
— Свидание у нас вышло фиговым, сама знаешь. Поцелуй — тоже так себе. Я тебя не виню за то, что тогда сбежала, знаешь, ты тоже целовалась не так уж и шикарно, как думаешь…
— Ах ты!
— В общем, я запретил себе мечтать о Лене Канарейкиной, но никогда тебя не забывал. У тебя была своя жизнь, за которой я наблюдал с периферии, у меня — своя. Давай не будем
