– А как иначе? – воскликнул отец.
– Но в Париже для меня нет ничего интересного. Никакой истории…
Отец стукнул сжатым кулаком по столу, и мы с Хелен почти подпрыгнули.
– Твоя история, Дженель, в том, что ты должна быть в безопасности.
– В безопасности, – бросила я. – О ком ты печешься, папа? Обо мне или о себе? Признайся, что ни ты, ни твои богатые именитые клиенты даже не желаете замечать, что с нами творит эта война. И с мальчишками, которых посылают на верную смерть. Ты ведь не хочешь видеть мои фотографии, верно? – Я покачала головой и скрестила руки на груди. – Я не беспомощная маленькая девочка, которую можно отправить за границу, как какой-нибудь хрупкий кусок стекла. Я никуда не поеду.
– Поедешь, – продолжал настаивать отец. – В противном случае окажешься в тюрьме. Ты до сих пор не попала за решетку только из-за моей дружбы с Тедом Холлисом. Но в этот раз я не собираюсь прибегать к своим связям – лишь предлагаю тебе выбор: квартира в Париже или тюремная камера в Чоучилле. Решение за тобой.
Сердце глухо застучало в моей груди.
– И ты позволишь мне сесть в тюрьму?
– А что мне еще остается? – Суровая маска на лице отца дрогнула, выдавая скрывающееся за ней беспокойство.
Хелен прочистила горло, напоминая о своем присутствии.
– Мистер Мартин, можно мне поговорить с Джени наедине? – робким, дрожащим голосом спросила подруга; она явно не привыкла кому-либо возражать.
Отец одарил меня напряженным, почти умоляющим взглядом и покинул комнату. Дождавшись, когда дверь со щелчком закроется, Хелен взглянула на меня сквозь стекла очков в роговой оправе и печально улыбнулась.
– Джени.
– Ты с ним согласна, – заключила я. – И поэтому пришла сюда. Он привел тебя, чтобы меня убедить?
– Да.
– Почему?
Она подалась вперед, склонившись над шатким пластиковым столом.
– Потому что я тоже о тебе беспокоюсь. Ты все ближе и ближе подбиралась к этой истории, а теперь сама стала ее частью.
Я поерзала на стуле. Звякнули наручники, словно подчеркивая ее слова. Хелен не отличалась красноречием, и во время учебы в школе дети часто называли ее олененком – за молчаливость и большие печальные глаза. Но если подруга все же заводила разговор на какую-то серьезную тему, то каждое ее слово казалось сродни удару под дых.
– И что ты предлагаешь? – поинтересовалась я. – Бежать во Францию? Что мне там делать?
– Те же репортажи, – подсказала Хелен. – Только с безопасного расстояния.
Я фыркнула.
– Не хочу я держаться на безопасном расстоянии. Уже достало, что никто не воспринимает меня всерьез. Я хочу освещать громкие истории.
– Ну, вряд ли Париж уснул, – напомнила мне Хелен. – Там тоже не все спокойно. К тому же что тебя здесь держит? Ты постоянно торчишь в комнате для проявки пленки на факультете журналистики. Даже со мной перестала общаться… О том, что Бобби тебя бросил, я узнала от Карен. И он, кстати, тоже жаловался, что ты слишком увлекаешься работой.
Я закатила глаза.
– Бобби скучный и в постели не блещет. Можешь так ему и передать, дословно. К тому же, – добавила я, – что плохого в усердной работе? Мне, чтобы чего-то добиться на этом поприще, приходится вкалывать вдвое больше, чем мужчинам.
– Может, и так, но кем ты будешь работать в тюремной камере?
– Отец блефует. Он ни за что не позволит мне сесть за решетку.
– Согласна. Но перестрелки по-настоящему опасны, Джени.
Я провела ногтем большого пальца по трещине на столе, стараясь не думать о том, как сильно напугалась прошлым вечером.
– Но ведь это похоже на бегство, – выдохнула я.
– Историй тебе хватит и там.
– Ага, незначительных, – пробурчала я.
– Кто знает, – усмехнулась Хелен. – Порой наибольшее влияние оказывают именно мелкие истории. – Она потянулась через стол и взяла меня за руку. – Отыщи для себя такую историю, Джени. Одну из тех, что ничего не значат на первый взгляд, но если копнуть глубже… – она с улыбкой пожала плечами, – то на поверхность выйдет нечто невероятное.
Я поджала губы, но крепко стиснула ладонь подруги.
– Секретное оружие отца: Хелен Страмфилд.
– Твой папа не дурак, – улыбнулась Хелен. – И любит тебя.
Слезы защипали глаза, но я поспешила их сморгнуть. Я никогда не считала себя плаксой. К тому же взгляд всегда должен был оставаться острым и сосредоточенным. Иначе как обнаружить подходящие кадры для фотографий к лучшим статьям?
И важные истории.
Глава 2
Джени
Париж, Франция
15 мая 1970 года
Отец даже не представлял, насколько сильно повлияла на Францию война во Вьетнаме, и явно верил, что страна уже восстановилась от последствий. Он считал, что Франция прекратила воевать в далеком пятьдесят четвертом, напрочь позабыв, что весной шестьдесят восьмого года вспыхнувшие беспорядки, забастовки и акции протеста привели к застою и затронули тот самый университет, в который он меня отправлял.
Я пыталась объяснить все это отцу во время поспешной регистрации, однако он не воспринял мои слова всерьез. Или просто решил не обращать внимания. Он задумал во что бы то ни стало выслать меня из Штатов, и плевать на политический переворот в Париже. Главное, что там никого не убивали. Остальное не имело значения.
Попрощавшись и сев в самолет, я задумалась, чем заняться в Париже. Если отец полагал, что я стану держаться в стороне от войны, он жестоко ошибался. Давно минули те дни, когда я брала интервью у несносных спортсменов, уклоняясь от их цепких рук или пропуская мимо ушей грубые комментарии.
Тем не менее, когда самолет набрал высоту, все дальше и дальше унося меня от событий, связанных с войной во Вьетнаме, я почувствовала себя настоящей трусихой. И поклялась, что больше никогда не стану сбегать от громких историй. Впрочем, во Франции наверняка найдется что-нибудь достойное моего пера. Нужно только отыскать.
Начинать новую жизнь в качестве избалованной богатенькой девочки, иностранки, живущей на папины деньги, вовсе не хотелось, но другого выхода у меня не было. Скрепя сердце пришлось признать, что квартира, снятая для меня отцом, оказалась достаточно уютной. Она находилась на втором этаже красивого старинного здания, расположенного в пятом округе на берегу Сены. Позади дома имелся маленький дворик, где можно было по утрам сидеть на шатком кованом стуле за крошечным столиком и пить кофе.
Я весьма скромно украсила интерьер квартиры. Никаких психоделических рисунков или знаков мира, как в комнате общежития в Калифорнийском университете. Только обложка альбома «Live at Winterland» Дженис Джоплин, которую я повесила прямо над проигрывателем. В первые дни здесь я не слушала почти ничего, кроме Дженис. Мне нравилась наполнявшая ее песни беспечность вкупе с некоторой грустью, как будто она стремилась жить на полную катушку, независимо от ждущих впереди последствий.
Все мои занятия в Сорбонне – в основном по журналистике и французской литературе – стояли по расписанию утром, и у меня оставалось много свободного времени. Даже слишком.
Устав бороться с одиночеством и тоской по дому, я решила выбраться в город. Вдруг получится немного развеяться? Я напомнила себе, что журналистам в погоне за громкими историями постоянно приходится жить в чужих странах. Нужно просто воспринимать свою ссылку как рабочее задание, вот и все.
Я схватила рюкзак с бумажником и книгой, которую сейчас читала, – «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» – и вышла из дома. Я прогуливалась по улице Кюжа мимо одного из старых зданий Сорбонны, разглядывая обступавшие меня со всех сторон магазины, кафе и многоквартирные жилые дома. Я планировала посидеть в уличном кафе, но, миновав с десяток подобных заведений, так и не решилась присесть за столик. Поэтому продолжала бесцельно шагать вперед, пока не услышала плывущую в теплом весеннем воздухе песню Боба Дилана. Она потянула меня за собой, как аппетитный аромат еды манит голодного человека.
