— Какой? — спросил, одним только тоном намекая, что медлительность с выбором ни к чему хорошему сейчас не приведет, и тут же задохнулся от ощущения ищущей защиты ладони, буквально вцепившейся в мою. — Гель? Ты что? Что-то случилось?
Мой голос резко переметнулся из рявканья и злости в осторожный, но подозрительный шепот, который буквально сразу же нашел подтверждение — пальцы Кошки дрогнули, переплелись с моими и неуверенно сжались, без слов отвечая на все вопросы сразу.
Случилось. Что-то. Херовое.
Секунды хватило, чтобы внутри меня взревело и выстегнуло в клокочущее состояние рвать и метать.
"Кто!?" — зверея, сам не понимая с чего, я пробежал взглядом по двум продавщицам за прилавком и, просканировав обеих, сделал то, что не вызвало никаких вопросов у меня, но обозлило одну из них.
— Люк, выберите, — прохрипел я, задвигая притихшую Кошку себе за спину и прижигая женщину, решившую поиграть в презрительные гляделки сперва с Гелей, а потом и со мной. — Смена, смотрю, скучная и заняться нечем? Может, тогда разродитесь подойти и обслужить?
— Может тебе ещё спасибо сказать, что зашёл? — с вызовом спросила она. Подошла и, игнорируя меня, уставилась на Кошку, расплываясь в презрительной ухмылке. — Мясца на ночь глядя захотелось? Ну давай, посмотрим, что тут у нас есть, — перевела взгляд в мою сторону и не глядя ткнула пальцем в прилавок. — Есть петушок. Не гамбургский, конечно. Наш. С местной птицефермы, — после посмотрела на Луку и едко улыбнулась. — Есть еще индюк. Такой себе. На троечку. Под кого-то определенного лечь решила или сразу под двоих, чтобы наверняка пристроиться?
— Ма… — с какого-то перепуга замялась Геля, скручиваясь в вопросительный знак.
Только меня выхлестнуло не от этого, а от намеков охреневшей в края продавщицы.
— Нам бы свининки. Пожирнее, — процедил ей. — И язык курицы поболтливее. Смотрю, у вас и такая есть.
— Ох ты посмотрите! А петушок-то с амбициями попался, — прошипела женщина, стрельнув глазами на Кошку. — Как чей-то папашка. Сам ничего из себя не представляет, а как покукарекать, так сам не свой.
— Люк, как думаешь, она только сегодня такая недоебанная или по жизни? — усмехнулся я, опираясь на прилавок. Не мигая уставился на багровеющую продавщицу и повторил, — Кусок свинины, будьте добры. И перчаточки не забудьте надеть. Не хочу травануться. Язык, так и быть, для мужа оставьте. Хотя… Если он у вас есть, я ему не завидую.
Раньше я вряд ли стал докапываться до перчаток или количества пакетов, в которые "попросил" завернуть кусок мяса. Сегодня… Сегодня меня несло с такой скоростью, что Люк не рискнул влезать и пытаться сгладить углы или притормозить мой настрой отыграться за намеки. Как замолк, пришибленный услышанным в свой адрес "индюком", так и не проронил ни слова — ни по пути в следующий магазин, ни по дороге до квартиры. Да даже и после, зайдя в прихожую, больше жестами показал, что пойдет выгулять собаку. Протянул мне бутылку, выдохнул что-то наподобие: "Пиздец ты…" и пошел догонять рванувшую вниз Текилу, забыв про поводок. А я… Полетел с катушек снова. Но уже из жести в диаметрально противоположное.
— Гель, — притянув к себе Кошку, я приподнял ее подбородок, увидел тусклый взгляд в серо-зеленых глазах и сорвался.
Коснулся губами ее губ, не целуя. Просто прижался, едва касаясь, не зная почему именно такой поцелуй показался мне правильным и таким необходимым ей сейчас. Подушечкой пальца прочертил по щеке и попросил:
— Фыркни, пожалуйста.
Взметнувшиеся вверх ресницы. Мои пальцы скользят дальше, лаская. В груди шарашит от предвкушения тех самых ощущений. После которых нервы снова зазвенят, а мышцы скрутит до предела.
— Кошка-а-а, пожалуйста, фыркни, — прошу, прихватывая ее нижнюю губу. Целую чуть настойчивее и отрицательно дёргаю головой, когда губы щекочет:
— Фыр-р-р…
Фыркнула. Но не так. Совсем не так. Хочу, чтобы как в машине. Когда сквозь губы бьёт в позвоночник и сердце срывается вскачь.
— Кошка, фыркни, — снова прошу, усиливая свой поцелуй, закапываясь пальцами в волосы на затылке и довольно рыча, чувствуя ладошки, скользнувшие по моим плечам вверх. — Фыркни.
— Фыр-р-р-р-р…
Обжигает губы дыханием, а вибрирующее "р-р-р", словно спусковой механизм.
Щелчок.
Все выкручено на максимум и секунда длинною в час. Дальше уже знакомые мелкие искры разрядов по нервам и бурлящие капельки по венам. Они то сплетаются, то разбегаются по моему телу, чтобы заполнить его и шарахнуть так, что пересыхает горло и становится трудно дышать.
— Кошка-а-а… — выдыхаю, улыбаясь. — Доиграешься, Кошка.
— Нравится? — шепот покалывает затылок, и я киваю, чтобы задохнуться от нового, — Фыр-р-р… Фыр-р-р… Фыр-р-р…
— С-с-с-с…
— Сучка?
Я снова киваю, ведь в вопросе нет ни капли обиды. Есть насмешливая улыбка и царапающие шею ноготки, которые обостряют и без того выламывающее:
— Фыр-р-р-р-р…
Кажется, у меня отказывают тормоза, и я рву молнию на куртке. Кажется, она сползает на пол и шуршит, а Геля шумно выдыхает мне в губы, выгибаясь навстречу. Только я не слышу и не вижу ничего. Есть лишь яркие слайды и обрывки звуков.
Вспыхнувшие ярче глаза и жадный поцелуй. Мой хрипящий рык на блядскую ткань майки и срывающийся стон Кошки. Гулкий удар в груди и треск рвущегося ворота. Пьяный блеск глаз и дрожащие ресницы. Закушенные губы. Вырвавшийся на волю задушенный стон. Пальцы, впившиеся в волосы на загривке, и мои губы. Дорвавшиеся и сошедшие с ума.
Кажется, я рычал, когда целовал и кусал Кошке шею.
Кажется, я хрипел, задыхаясь от подстегивающего: "Ещё, Совунчик! Ещё!" Снова и снова впивался в ее грудь, ласкал языком и втягивал в рот тугие соски, захлебываясь от своих ощущений и рваного дыхания.
Вырванная с мясом пуговица джинс и раскаленной плетью по нервам:
— Совунчик… Подожди… Совунчик… Лукашик же…
Сквозь вату в ушах, которая пропускает только наше дыхание: "Лукашик". Сквозь пелену перед глазами пьяный угар внезапно зелёных глаз и малиново-алые губы.
— Что? — хрип.
Сквозь надсадный выдох.
— Лукашик… он же придет, а мы…
— Что мы? — мозг медленно щелкает релюшками, включаясь, и отказывается понимать при чем тут мы и Люк.
— Два раза за один вечер застукать… Я же обещала вам ужин.
— Кто? — мотаю головой и судорожно одергиваю руки. — Блядь…
Проморгавшись, увидев то, что натворил с одеждой Кошки и с ней самой по позвоночнику снова хлестануло, но уже ледяной волной. Одна только разорванная майка и засосы на груди пугают меня, и я кошусь на свои руки, не зная как все объяснить.
Воздержанием? Тем, что фыркнула, а меня сорвало с катушек?
Стремительно трезвея замечаю более травматичное — следы от укусов на шее.
— Гель… — отшатываюсь назад и делаю единственно здравое — щелкаю замком, чтобы Лука случайно не вломился. Ему сегодня просто медом намазано оказываться не в том месте не в то время. — Извини, Гель.
— Совунчик, ты дурак? — очень своевременный вопрос, только я туплю и жму плечами в ответ. — Точно дурак! А ничего что мне очень нравится!? Очень! Просто Лукашик придет и…
— Что? Я же… Это же… — тянусь к разорванной майке запахнуть края, но пальцы сами смещаются, едва касаются засоса. — Больно?
— Совунчик, блин! Да что ж ты такой тупой-то у меня!?
Вспыхнув, Кошка тянется к молнии на джинсах. Шипит и рвет ее, заевшую, с каким-то остервенением, чтобы после вцепиться в мою ладонь и, заглянув в глаза спросить:
— Сам проверишь или, как в ванной, испугаешься?
Стоило только понять, что именно она имела в виду, как у меня по новой загудело в висках. В разы сильнее, чтобы смог остановиться, если получу подтверждение. Я судорожно сглотнул и замотал головой, выдергивая ладонь:
— Не надо проверять. Я верю. Верю! Гель, не надо.
— А если я хочу, чтобы ты это сделал?
— С-с-с-с…
— Договори, Совунчик, — не разрывая взгляда, Кошка делает шаг назад и еще один, чтобы упереться лопатками в стену. — Договори, — в глазах нет ни намека на стёб — одни бесенята. — Ты же хочешь сказать, Совунчик. Так скажи, — пальцы медленно проходят по груди, полностью захватывая мое внимание и срывая дыхание. — Ты же хочешь это сделать. Так сделай.
