что мне с отцом делать… Достал уже своей якобы заботой.
Терпение, Шувалов, только терпение… Она беременная женщина, носит внутри твою дочку, ее нельзя хватать за волосы, бить головой о стену, а потом душить.
— Юля, запомни, пожалуйста, если ты хочешь быть женой богатого человека, мечтаешь, чтобы он брал тебя с собой на приемы и другие официальные мероприятия, нужно уметь вести себя соответственно, дабы не позорить своего мужа. Хочешь, когда ты выпишешься из больницы, я найду тебе хорошего преподавателя, который научит тебе культуре речи и некоторым светским манерам.
Зря сказал, эта фраза, кажется, еще больше разозлила мою супругу. Держи себя в руках, Шувалов, до рождения ребенка с ней лучше сильно не ссориться, или не видать тебе дочки, как своих ушей.
— Да пошел ты… — начала шипеть Юля.
Мля… Да сколько можно меня посылать, прервал эту злобную речь, схватив ее за руку и ощутимо сжав чуть повыше локтя.
— Знаешь, дорогая, думаю, врач со мной согласится, на данный момент ты абсолютно не готова к выписке из больницы, твое эмоциональное состояние нестабильно и требует корректировки.
Это была уже открытая угроза с моей стороны…
— Ты, да ты… — продолжала возмущаться моя «милая» женушка.
Сжал ее руку ещё сильнее.
— Юленька, крайне не советую меня больше никуда посылать. Поскольку я могу действительно разозлиться…
— Сашенька, — вдруг зашептала Юля ласково, — прости меня, пожалуйста, сама не знаю, что говорю. Я правда излишне эмоциональна, просто мне тут так одиноко и скучно. Миленький мой, я буду хорошей… Стану такой, как ты хочешь, только не будь, пожалуйста, холодным со мной.
Такая резкая смена тональности просто обескураживала. Хотелось оттолкнуть эти противные руки, поскольку объятия красавицы-жены вызывали во мне лишь отторжение и неприятные ассоциации с пауками и лягушками.
— Юля, успокойся, — как можно мягче произнес я, окаменев холодной глыбой в противно-нежных объятьях своей супруги, — твое возвращение домой зависит только от тебя.
— Пожалуйста, не будь со мной таким холодным, я-я очень люблю тебя, Саша, влюбилась сразу, как только увидела… Милый мой, пожалуйста. Сашенька, дорогой, любимый, не злись на меня.
Немного растерялся от ее напора и нелогичности. Еще секунду назад кипела от злости и раздражения, а сейчас льнет, словно ласковый котенок. Все-таки Юля странно себя ведет.
А женушка, воспользовавшись моим замешательством, запечатала своими губами мне рот, пытаясь изобразить страстный поцелуй… Полный ноль, абсолютно ничего не почувствовал, хотя черти сколько времени не целовался с женщиной, а ведь раньше это дело о-о-очень любил. С Таней часами готов был целоваться, ведь у нее такие обалденные пухлые губы.
— Сашенька, — стонала Юля, ещё плотнее охватывая руками мою шею.
Да сколько можно на мне виснуть. Такими темпами раздражение внутри скоро разрастется до бешенства. Взялся за ее руки, намереваясь оторвать их от своего тела.
Послышался звук открываемой двери… Мля… Какого хрена?! Ну почему именно в этот момент?! В дверном проеме стояла Таня — моя Андалузкая красавица, которую я, идиот, умудрился потерять из-за глупости. И надо же было такому случиться, я опять целуюсь с этой глупостью, во всяком случае, со стороны, скорее всего, виделись страстные поцелуи и объятья, а не попытка мягко освободиться от навязчивой ласки. Приветливое выражение и добродушная улыбка, играющая на пухлых губах Тани Лазаревой, вмиг исчезли. По лицу словно судорога прошлась, гасящая на корню ее природное добродушие. В прекрасных черных глазах появилась боль… А пухлые, напомаженные красной помадой губы распахнулись, жадно глотая воздух. Моей Розе больно, больно, потому что я целуюсь с ее сестрой. Тане, как и мне, не хватает воздуха в моем присутствии. Значит, у нее еще остались чувства. Я опять стал страдающим садистом, одновременно упивающимся ее мукой и понимающим, что это ещё один шаг, отделяющий нас друг от друга. Легкие мгновенно словно едким дымом наполнились, дымом нашей догорающей любви. Смогу ли я потом приблизиться, преодолеть возникшую между нами пропасть? Раздуть заново этот когда-то огромный, словно костер на азербайджанских небоскребах, огонь? Или всё?! Финита ля комедия?..
— Привет, Голубоглазка, — ласково, возможно излишне преувеличенно бодро, сказала Таня.
Надо отдать Андалузской леди должное, она быстро взяла себя в руки, больше никакой боли, только приветливая маска заботливой старшей сестры. Наконец-то убрал с шеи противные руки своей красавицы-жены. Вскочил со стула, на котором сидел, этикет обязывает вставать, когда в комнату входит женщина, точнее женщины, ведь за спиной Андалузской красавицы маячила растерянная фигура Эльвиры Тимофеевны — моей ненаглядной тещи. Она единственная из всей семьи Лазаревых относилась ко мне сносно, даже хвалила иногда.
— Здравствуйте, — отчетливо и громко произнес я, неотрывно следя глазами за приближающейся к Юльке Таней.
Удушающего дыма в легких добавлялось. Красота моей Розы колола глаза, впивалась острой болью невосполнимой потери в мозг. В этих обтягивающих ее попку брючках, кожаной коричневой курточке, с распущенными по плечам черными локонами и красными, словно у распустившейся розы, губами, она выглядела более чем соблазнительно. Таня наклонилась, чтобы поцеловать Юлю в щеку, ткань на брюках натянулась, кровь горячей волной прилила к паху. Странно, совсем недавно жаркие поцелуи ее сестры не вызвали во мне никакой реакции, а сейчас от одного вида Андалузской красавицы и проникшего в ноздри запаха с главенствующими нотками роз шибануло мощнейшей волной возбуждения.
— Привет-привет! — радостно заверещала Юля, обнимая Таню руками. — Рада, что вы пришли… Тут совсем скучно. Завтра, правда, Алинка обещала меня навестить, рассказать что там в институте делается и задания принести.
Кашлянул, чтобы обратить на себя внимание:
— Я, пожалуй, пойду, не буду мешать вашему разговору…
Таня даже не взглянула в мою сторону, Эльвира Тимофеевна вежливо попрощалась.
— Пока-пока, миленький, — медовым лисьим голосом обратилась ко мне Юля, — завтра придёшь?
— Посмотрим по обстоятельствам, — сдержанно произнёс я и вышел из палаты, хотя так нестерпимо хотелось остаться и смотреть на свою Розу, млея от ее красоты и медленно тлея от возбуждения. Но Лазаревых будет стеснять мое присутствие, пускай поговорят спокойно.
— Здравствуй, Голубоглазка, — приветливо произнесла я, и мой голос, слава богу, не задрожал, не зазвенел слезливо.
Хотя, наверное, некоторая небольшая натянутость чувствовалась. Ведь внутрь легких будто разгоряченный песок попал, и каждая песчинка немилосердно жгла и колола. Я, словно выброженная на берег рыба, жадно открыла рот пытаясь вдохнуть исчезнувший из комнаты кислород. «Слабачка!» — возмутилась во мне феминистка. Согласна, я слабачка и, оказывается, не умею владеть собой при любых жизненных обстоятельствах. Не быть мне шпионкой. Прости, феминистка, но не смогла, не сдержалась, показала свою боль, просто не готова была, открыв эту чертову
