давай. Из тебя шпион никудышный. Морду лица держать не умеешь. Впрочем, как и удар.
Голос у меня словно чужой. Будто не я говорю, а дядька, что в годы войны вещал: «От советского информбюро…»
– Да плюнь ты на неё, Арк! – Пашка срывается на фальцет. В другое время это показалось бы смешным, но сейчас солнечный день кажется чёрным и пустым, а друг мой подливает тёмных красок: – Ты же никогда не задерживался, почему вдруг на этой селёдке тебя переклинило?
– Я сейчас тебе как дам за селёдку! – всё внутри противится, чтобы он говорил о моей Осе в подобном тоне и ракурсе. – Заткнись лучше!
Но Пашку прорвало, не унимается.
– Забудь её, хватит. Расстались. Ушла. Ты уехал. На фиг. Сколько можно? Улетели листья с тополей. Завяли помидоры.
– Ещё одно слово – и отправишься асфальт нюхать, – я сдерживаюсь из последних сил.
– Замуж она вышла, понял! Сразу же. Недолго музыка играла.
На какой-то миг становится легче.
– Это я уже слышал. Не новость, знаешь ли.
Пашка теряется. Моргает часто-часто.
– Мне отец её сказал, – бормочет он чуть слышно. – Ездил я туда. Найти хотел. Только зря всё. Выскочила она за бармена.
У меня невольно глаза на лоб лезут. Пытаюсь сообразить, кто это вообще, пока в голове не всплывает образ недружелюбного крепыша за барной стойкой.
– Я их в клубе видел. А потом вот…
– Да плевал я на барменов, спортсменов, медиков и прочих козлов! Сам разберусь. Хватит уже опекать меня, Паш. Ты хуже матери. Та всё трясётся, как над младенцем, который недавно ходить начал.
– Она беременная, Арк.
Пашка произносит слова глухо. Лицо у него усталое и бледное. Испарина над верхней губой. Ему тяжело, но всё же он это сказал. Облегчил душу. Высказал всё, что его терзало.
Внутри самум налетает. Горячими вихрями поднимает остатки моей души и выжигает намертво всё, что там лежит. Беременна. Я готов бороться с мужьями, но не с ребёнком.
Вот, наверное, почему она ушла. Иначе бы вряд ли. Вот почему умалчивала. Запуталась, бедная моя девочка…
У меня не было на неё зла. Я всё равно любил и оправдывал её. И даже Пашкины откровения не смогли выжечь её из сердца. Из души – наверное. А сердце не хотело отпускать. Сопротивлялось. Плакало. Я умирал от боли. Я цеплялся взглядом за небо, чтобы не упасть. Я держал кулаки в карманах, чтобы ничего не разбить. Особенно Пашку. Гонцу, как известно, первый кнут.
– Арк…
Он смотрит виновато. Как побитая собака. Я шумно выдыхаю воздух. Кажется, не дышал.
– Я хочу побыть один, – бросаю ему и ухожу прочь. Пашка бежит за мной.
– Никуда я тебя не отпущу! Ну, же! Хочешь – ударь. Хочешь – побей. Я готов.
После его слов отпускает немного. Мой нежный нервный друг.
– А хочешь, пойдём выпьем.
Это вообще из области фантастики.
– Нет, Паш. Напиваться не будем. Ты иди, ладно? Мне надо как-то пережить. Всё со мной будет хорошо.
– Никуда я не уйду. Я молча. Рядом.
И я соглашаюсь. Пусть так. Походит привидением. Может, он и прав. Пока из меня весь пар выйдет. Не уходит только боль. Никуда не девается. Я всё равно хочу увидеть Осу, но, наверное, не нужно этого всего. Отпустить. Не тешить себя иллюзиями и надеждами.
Не знаю, что рухнуло в этот день. Но под обломками много чего погибло. Я остался таким же, как прежде. Жизненный оптимизм взял верх. Идти по жизни легко – хороший девиз. И я шагал. Немного быстрее, чем требовалось. Чтобы не оглядываться и не искать, не тянуться сердцем туда, куда мне заказана дорога.
Алла
Не знаю, зачем я медлила. Но после всех событий и волнений, я не позвонила Аркаше в тот же день, как освободилась от ига его матери. Не хотела. Боялась. Что скажу? Как объясню? Он там в армии, а я тут с растущим в животе ребёнком…
Терзалась, сомневалась, выдвигала аргументы «за» и «против». Миллион раз брала телефон в руки и никак не могла осмелиться.
Однажды за таким занятием меня и подловила Лика.
– Позвони, не мучайся. Тебе совершенно не обязательно рассказывать ему что-то. Услышишь голос. Поймаешь его эмоции. Если совсем трусишь, можно и промолчать.
И я решилась. Ткнула дрожащим пальцем в его контакт. Слушала долгие гудки. А затем…
– Да.
Его голос. Родной и, кажется, усталый. Это смешно думать об этом всего лишь по очень короткому слову, но горло перехватывает спазм, и я могу придумывать, что хочу.
– Арк, это я, – наконец-то выдавливаю из себя.
Пауза. Мучительно. Бесконечно.
– Вы ошиблись номером, – сдержанно и холодно. Отстранённо. Он почти никогда не бывал таким. Всегда вежливый, улыбчивый, участливый. Даже к посторонним людям. И вдруг… вот такое.
– Это я, Алла, – уточняю. Вдруг он просто не узнал меня по голосу.
– Вы ошиблись номером, – всё так же бесстрастно.
Я ёжусь, потому что это не может быть правдой.
– Арк… – это по инерции, от растерянности и боли.
– Не звони мне больше, пожалуйста! – прорывается сквозь картон и силикатные кирпичи его голос. Живой и родной. Настоящий. – Никогда!
А потом – короткие гудки. Отбой. Тишина. И частые слёзы капают на домашнюю футболку, на округлившийся живот, где вовсю шевелится наш малыш. Маленький, ни в чём неповинный дракончик.
– Тихо, тихо! – обнимают меня худые Ликины руки, крепко прижимают к груди. – Всё наладится, всё хорошо, – баюкает она меня. Мягко шлёпается на колени Персик и трётся, громко урча. В ногах повизгивает Бастинда. Они успокаивают меня. Хорошо хоть Машка занята своими делами и ничего не видит.
Ничего не хорошо. И Лика это понимает, но пытается успокоить. Я не рыдаю навзрыд, не задаю вопросов: «Как же так?! Почему?». У меня теперь даже нет шанса что-то спросить или объяснить. Наверное, это дракономать постаралась. Она видела нас с Костиком и… наговорила всякого. А он поверил. Хотя
