сжимая ручку двери. Что? Послышалось?
Нет. Мальчик повторяет:
– Папа.
Я не оборачиваюсь. Потому что больно. Потому что я не знаю, что делать. Как реагировать.
Уйти?
Но не успеваю. Чувствую, как маленькие ручки обхватывают меня за ноги. Я замираю. Так и стою к нему спиной.
Что он делает?! Зачем?!
– Мой папа, – произносит он мне в ноги. Уткнулся туда головой и шепчет. Через ткань брюк ощущаю его дыхание.
И что-то разбивается у меня в груди. На тысячи осколков. Разбивается и падает вниз.
Зажмуриваюсь, пытаясь заглушить слезы. Тру пальцами глаза.
Сердце колотится прямо в ребра. Но не болит. Нет. Удивительно, но стало легче. Почему?
Открываю глаза и поворачиваюсь к пацану. Сажусь на корточки перед ним и он тут же кидается мне на шею.
Тепло этого маленького тела оказывается сильнее холода, наполнившего мою грудь. Осколки тают.
– Папа, – опять шепчет он это слово почти мне в ухо.
И я сдаюсь. Сначала одной рукой, а потом и обеими прижимаю его к себе.
– Я знал, что ты есть, – быстро шепчет пацан. – Знал. А мама не верила. Ты мне снился. Часто снился. Папа.
Его слова колют. Но это как инъекция от боли. После этих уколов становится только легче. Теплее. Спокойнее.
– Матвей, – говорю, наконец, я. Заставляю себя произнести его имя и он еще сильнее прижимается ко мне.
Мы так и стоим с ним на кухне. Я смотрю в окно на мерцающий свет луны и понимаю, что не смогу без этого мальчика. Мне нужен сын. Его любит Катя. Значит и я смогу полюбить его.
Поднимаю его на руки и несу в комнату. Кладу на кровать, но Матвей еще не отпускает меня. Держит за шею и смотрит в глаза.
– Папа, ты же не уйдешь больше? – спрашивает, не отрывая взгляда.
– Нет, – чуть улыбаюсь. – Спи, Матвей. Тебе надо отдохнуть и набраться сил.
Замираю. Смотрю на него. А потом наклоняюсь и целую его в лоб.
Прикосновение к теплой детской коже как бальзам на мою израненную душу.
Противоречивые чувства в груди. Надо разобраться в них. Понять.
Мальчик, наконец, отпускает меня и я выпрямляюсь, провожу по мягким волосам и выхожу.
Расстегиваю пуговицы на рубашке. Задыхаюсь. От чувств, переполняющих меня, задыхаюсь.
Сын.
Это мой сын.
Он будет им.
Выхожу во двор. Жадно вдыхаю ночной прохладный воздух. Вдруг раздается звонок.
На дворе ночь. Кто может звонить в это время? Вглядываюсь в экран. Алексей? В такое время? Но для результатов экспертизы еще рано. Он сам говорил.
С нетерпением отвечаю на звонок.
– Амир? Не спишь?
– Нет.
– Извини, что беспокою. Но это срочно. Решил не ждать до утра. Такое дело…
– Что? Что-то по экспертизе? Есть результаты?
– Не совсем. Амир, прости, – и пауза. Слишком долгая. – В гробу не было тела.
Оцепенение. Стою и не моргаю. И даже, наверное, не дышу. Что?!
Сон?
Отрываю телефон от уха и смотрю. Нет. Экран светится.
– Слышишь меня, Амир? – голос Алексея.
Опять подношу телефон.
– Что ты сказал? – говорю чужим голосом.
– Там не было трупа. Просто коробка гроба. И все.
– Но как? Подожди… нет… как?
– Значит никого и не хоронили, Амир. Просто гроб закопали. Понимаешь? В могиле нет твоего сына.
В ту же минуту я срываюсь с места. Мчу по ночной Москве и через час оказываюсь у Алексея.
– Впервые у меня такое, – говорит он, когда мы сидим у него в кабинете дома.
На столе уже пустая бутылка, но я не чувствую, что половина ее содержимого во мне.
– Как ты? – спрашивает он, глядя на меня исподлобья.
– Не знаю. Я всего ожидал. Что там, в могиле, окажется мой сын. Или не сын. Но кто-то же должен был там оказаться! – стучу кулаком по столу.
– Да. Что теперь?
– Теперь я должен найти второго мальчика. Я уже ни в чем не уверен. Сын ли там?! Черт! Какого?! Почему все так?! Почему?!
На эти вопросы ни я, ни мой друг не знаем ответов.
– Алексей, слушай, – говорю я. – Ильдар пропал куда-то.
– Брат твой?
– Да. Ни дозвониться не могу и дома не появляется. Может, случилось чего?
– Помочь?
– Ну да.
Алексей встает, берет телефон и выходит из комнаты. Я осушаю еще один стакан.
– Найдем, – Алексей возвращается. Вздыхает. – Черт. Амир, мне жаль, что все так произошло. Может, лучше было и не трогать это все…
– Нет уж! – встаю. – Теперь я должен разобраться до конца! Поеду. Домой.
– Можешь тут остаться. Места хватит.
– Нет. Поеду к Кате.
Мы прощаемся и я еду домой.
Захожу в спальню и замечаю на кровати силуэт. Сажусь рядом прямо в одежде и кладу на Катю руку. Она тут же поворачивается. Замечает меня, садится и улыбается.
– Амир… Так поздно. Что-то случилось? Почему ты такой? – в глазах появляется тревога.
– Нам надо поговорить, Катя, – тяжело выдыхаю.
Вижу, что она вся напрягается. Теперь во взгляде и испуг. Она все еще боится.
– Что случилось? – почти шепчет.
– Многое.
И я рассказываю Кате все, что произошло за эти дни. Прошло всего несколько дней, а такое ощущение, что годы. Столько событий.
Когда мой рассказ касается теста ДНК, Катя чуть слышно вскрикивает и закрывает рот рукой. Мотает головой.
Я обнимаю ее и прижимаю к себе. И дохожу до эксгумации. В этот момент Катя дергается. Пытается вырваться. И я слышу всхлипы. Она плачет.
Мне приходится повторить это еще раз, потому что я чувствую, что она отказывается верить.
Потом она немного успокаивается. Плачет тихо. Мы так и сидим в тишине, пока Катя не произносит фразу, которая и мне не дает покоя:
– Амир… это значит, что мальчик жив? Тамерлан…
Я в ответ лишь крепче прижимаю ее к себе и зажмуриваюсь.
Остаток ночи мы так и проводим вместе. Не спим.
– Амир, мы же будем искать его? – уже под утро спрашивает меня Катя.
Смотрит на меня с надеждой.
– Да, Катя. Обязательно. Расскажи мне еще раз все, что произошло в ту ночь. Кто вызвал «скорую»? Ты ее застала?
Выслушав внимательно Катю, смотрю на часы. Уже утро, через пару часов начнется новый рабочий день. Первым делом Катя поедет и сдаст анализы для теста ДНК с мальчиком. Ее это сын или нет? Может, этот мальчик вообще нам чужой? Обоим?
У меня есть вопросы к клинике, которая проводила процесс ЭКО, и поэтому я отправляюсь туда. Возможно, это удача, но возглавляет ее все еще тот самый доктор. Я особо с ним не общался. Всеми делами занимался
