поверила, – начинаю смеяться я. – Ничего не скажешь, жестокая школа жизни за пару дней от Романа Хрусталёва!
– А потом эти мужчины, которые вечно трутся вокруг тебя, – морщится Рома, – эти странные поляки с их вином… Я первый раз в своей жизни не мог найти себе места, когда представлял, что ты с ними в тот момент занимаешься сексом втроём! – признаётся он.
– И ты поэтому решил снять ту девчонку в Праге? – осеняет меня очередная гениальная догадка.
– В общем, да, – кивает Рома. – Но ты знаешь, у меня с ней так ничего и не вышло, – и я начинаю смеяться:
– Как и у меня с этими придурками! – и мы, посмотрев наконец-то в первый раз друг другу в глаза, начинаем истерично смеяться.
– Я должен был встретиться с Юлей, чтобы передать ей все авторские права на картины, – объясняет он мне. – Но, конечно же, маркиза должна была прийти лично, чтобы посмотреть на тебя, – Рома растягивается на полу, и запрокидывает голову наверх, словно любуется великолепным звёздным небом на потолке.
– Зачем ты решил ей отдать все свои картины? – приходит моя очередь возмущаться.
– Мне нужны были деньги. Когда я решил, что хочу остаться с тобой, я понял, что мне в первый раз в жизни понадобится очень много денег, чтобы заботиться о ком-то. Чтобы вылечить тебя, – просто объясняет он мне.
Я чувствую, как моё сердце снова наполняется горячей, бьющей через край, кровью, и я спрашиваю:
– И она откупилась от тебя?
– А как же! Графине Шереметьевой надо держать лицо. Правда, я не знал, что ты меня кинешь, как мальчишку, прямо посреди Рима, – смотрит он на меня.
– Поверь мне, я не знала, что теряю, – ложусь и я рядом с ним на пол, и вдруг понимаю, что на потолке на самом деле медленно загораются и гаснут звёзды. Вот одна из них срывается, и летит со скоростью августовской кометы куда-от вниз, за горизонт, и я загадываю желание…
– Я когда-нибудь говорил тебе, как ты прекрасна? – поворачивает ко мне лицо Рома, и его ладонь ищет в складках шёлка мою руку. Он берёт её и кладёт бережно себе на сердце, и я чувствую его биение под своими пальцами.
Его губы скользят вдоль моей шеи, язык пробует мою кожу на вкус, и я ловлю его своим ртом, пока мои руки исследуют его тело, пылающее под тонкой футболкой.
– Подожди, – бьётся в мой висок очередной вопрос. – А где же ты тогда был всё это время?
– Я писал картины, – просто отвечает он, а я смотрю на его прекрасное лицо, и чувствую, как моё тело наконец-то начинает оттаивать от покрывавшей его все эти месяцы тонкой ледяной корочки.
Наши губы снова соединяются в уже более исступлённо-влажном союзе, наши руки уже заползают под тонкую ткань, пробираясь секретными тропинками к самым нежным и ласковым пятачкам на теле, как вдруг дверь с шумом распахивается, и в неё вваливается толпа совершенно хмельных и явно прекрасно проводящих время гостей.
– Чёрт! Я совсем забыла, что на восемь тридцать у меня назначена презентация галереи! – вспоминаю я, пока гости обтекают нас говорливой дышащей жаром рекой, как остров.
– Ну что же, пришла пора посмотреть, насколько у тебя хороший вкус, – поднимается с пола Рома и протягивает мне руку, помогая встать на ноги.
– Я всегда говорю своим клиентам, что разговор – это самое главное, что они только могут сделать для своих отношений, – назидательно замечает Маша, подходя к нам с бокалом шампанского в руке.
Той же ночью, счастливые и полупьяные от этого вечера, мы поднимаемся в мою маленькую квартирку, и, сгорая от желания, начинаем раздевать друг друга уже в коридоре: на пол летит пальто, а затем и футболка Ромы, мои туфли и меховая накидка с шарфом, мы спотыкаемся о стоящий посреди комнаты обеденный стол, и не, в силах даже дойти до кровати, Рома подсаживает меня на столешницу, зарываясь пальцами в сотни тончайших слоёв шёлка, пытаясь наконец-то добраться до моего живого тела. Я расстёгиваю ремень его джинсов, который мелодично позвякивает, пока мои пальцы уже расстёгивают пуговицы, словно пробегаются по трубе саксофона.
– Ты должна кое-что знать, – шепчет мне Рома, пока его руки уже наконец-то добираются до моих трусиков, и он нежно снимает их, скользя тончайшим кружевом вдоль моих подрагивающих от нетерпения бёдер, коленей и лодыжек.
– Что же? – спрашиваю я, уже теряя рассудок от кажущегося бесконечным ожидания.
– Я люблю тебя, Полли.
Он раздвигает мои колени широко в стороны, и я чувствую его нежную шёлковую головку, упирающуюся в мою ложбинку между ног.
– Люби меня, – только и могу ответить я, когда его горячий, как тёплое молоко с мёдом, член, наконец-то разрезает меня пополам, врываясь внутрь. – Люби меня навсегда, – бормочу я, еле размыкая губы, пока его язык трахает меня в рот, а его ствол – мою киску. Я готова заглотить его пунцовые мягкие губы целиком, пока моё лоно заглатывает до последнего свободного кусочка его фаллос, нежно скользящий во мне, медленно и неторопливо, пока толчки оргазма не начинают растекаться по всему моему телу, от самой моей сердцевины, и до кончиков мизинцев на ногах. И я чувствую, как струя тёплой спермы бьётся о мои стенки, стекая по внутренней стороне бёдер, и я не могу и не хочу выпускать его из себя, крепко обхватив его ягодицы своими ногами.
Не выходя из меня, Рома подхватывает меня под попку и несёт вглубь комнаты на кровать, осторожно усаживая на постель.
– Я отлично помню это платье, – шепчут его губы, пока пальцы распутывают бант ниже моих ямочек на ягодицах.
Платье наконец-то соскальзывает с меня, и я чувствую, как его язык облизывает тонкую дорожку сзади, спускаясь ниже и ниже, сначала к тугой дырочке ануса, потом – к тонкому разрезу вагины, доводит свой путь до набухшего клитора, но сразу же возвращается обратно, повторяя снова и снова, пока единственное, о чём я могу думать в настоящий момент – это о том, чтобы он скорее заполнил моё содрогающееся и истекающее влагой тело, и Рома, опрокинув меня на спину, насаживает меня на пик наслаждения, вдавливая в кровать всей тяжестью своего сильного подтянутого тела, под которым я захлёбываюсь от счастья и одной только мысли: люби. Меня. Навсегда.
