телефон Марго, мы общались с ним только в тележной группе и ни разу лично. С ней мы встречались, разговаривали, но о Кешке она не упоминала. Мне, конечно, было страшно любопытно, но в эту тему я поклялась не соваться даже кончиком носа.
Марго позвонила мне сама в начале марта, предложила увидеться. Я приехала к ней, и первое, что бросилось в глаза, — отсутствие мужской одежды и обуви в прихожей. Михаил был тем еще тряпичником, его барахла там всегда висело намного больше.
«Рит, а Миша?..» — осторожно начала я, но она резко махнула рукой.
«Миша кончился. Пойдем!»
Мы устроились на кухне, Марго сварила кофе и рассказала, как вернулась из Калининграда и нашла в ванной чужую сережку.
«Я не думаю, Маш, что он приводил сюда бабу. Скорее, подкинул сам. Так, чтобы я увидела. Не представляешь, как он испугался, когда узнал о моем диагнозе. Наверно, даже сильнее, чем я сама. Аж смотреть было неловко. Бледный, руки дрожат, губами шлепает. „Рит, а может, это еще не точно? Может, ошиблись? А может, это все-таки лечится? Но ты же не обязательно станешь инвалидом, правда?“ Вот тогда я окончательно поняла, что надо уехать. И себе дать время, чтобы все обдумать, и ему».
Она изменилась. Стала жесткой, словно прошитой железной арматурой. Пропала та искрящаяся радость жизни, которая делала ее моложе.
«Даже если и не сам, если действительно баба была — неважно, — Марго рассмеялась с горечью. — Это в любом случае диагноз. Его диагноз. А мне хватит своего. Я много обо всем думала. Читала о болезни, о прогнозах и перспективах. На форумы заходила, где больные общаются. И поняла, что не надо ничего придумывать. Надо просто жить. Здесь и сейчас. Да, лечиться по возможности. А так… все под богом ходим. Сегодня живы и здоровы, а завтра уже нет. Просто у меня чуть больше определенности, чем у большинства. Я точно знаю, что меня ждет. А когда — это уже второй вопрос».
Праздновали шумно и весело. С друзьями и родными Фанечка отмечала юбилей накануне, а сегодня были только мы — ее последний класс. Вспоминали, рассказывали о себе. Договорились обязательно собраться через год — на десятилетие выпуска. Потом, когда наелись, напились и пошли погулять к озеру, я отловила Кешего. И пообещала с кулаком под ребра:
— Я тебе всю бороду по волоску повыдергаю, как Хоттабычу, если не расскажешь.
— Маша… — он закатил глаза к небу. — Ну что я тебе должен рассказать? Про развод?
— Это ведь из-за Марго? Скажешь, нет?
— Из-за Марго, — похоже, отпираться не имело смысла. — Я ей все рассказал. Катьке. Она ушла и подала заявление.
— Что все, Кеший?
— Маш, отстань, а? — он поморщился с досадой. — Ты хочешь знать, вместе мы или нет? Нет, не вместе. Почему? Потому что она не хочет. Почему не хочет? Потому что вбила себе в голову, что не должна быть кому-то обузой. Будет жить одна, пока сможет. А когда не сможет, сдаст квартиру и переедет в платный пансионат для хроников. И учти, если ты сейчас попытаешься сказать, что мне надо делать, я скажу, куда тебе надо пойти, поняла?
Вечером, когда мы с Севкой вернулись домой, я пересказала ему этот разговор.
— Ставлю на Кешего, — сказал он. — Вот увидишь, он ее дожмет.
Прода от 30.07
Прода от 30.07
Сева
— И чего бежали? — с хохотом спросила Маша, стягивая через голову сарафан. — Все равно вымокли.
— Подожди, — я остановил ее и одернул подол. Мокрая ткань облепила тело, обрисовав каждый изгиб, каждую складочку. — Обалдеть как красиво. И просто… хот.
— Севка, холодно, — она рассмеялась по-русалочьи, отжимая волосы.
— А я тебя согрею.
Мы попали под ливень, когда возвращались с пляжа. Уже начало погромыхивать, но казалось, что лиловые тучи еще далеко, поэтому особо и не торопились. Однако они нагнали нас, словно сделали рывок. И добежать-то оставалось метров сто, но ливень обрушился стеной. Влетели в дом, поднялись к себе на второй этаж, преступно оставляя мокрые следы, захлопнули и закрыли на ключ дверь.
С отпуском у нас до последнего момента все было неясно. Другой гинеколог в ее клинике угодила в больницу, и Машу попросили отдых перенести.
«Сев, ну понимаешь, мне там всегда навстречу идут, с самого начала, я не могу отказаться, — оправдывалась она. — Съездим. Тебе-то ведь проще, ты вообще сам себе господин».
Ага, господин! Господин в том смысле, что работать могу в любом месте, была бы розетка ноут воткнуть. Отпуск для таких господ вообще не предусмотрен. А на Машке, как я считал, просто катались все кому не лень. Но лучше этого было не озвучивать, чтобы не обострять. Характер у нее за восемь лет не изменился. Скорее, наоборот, стал еще более взрывоопасным. Просто я принял это как данность и учился обращению с горючими материалами.
В итоге поехали в конце августа в Геленджик, в пожарном режиме выискивая по отзывам какой-нибудь гостевой дом, чтобы не шлепать до моря полчаса. К гостиницам вообще было не подступиться. Я, в принципе, мог это для нас позволить, но Машка уперлась рогом. Мол, лучше не тратить сейчас, оставить на свадебное путешествие. Если мы в него поедем, конечно.
Каким-то чудом нам удалось оторвать большую комнату с балконом, выходящим в сторону моря. На третьем этаже она была единственной — никаких соседей, что нас более чем устраивало. Хотя до пляжа все-таки полчаса. Но мы нашли путь покороче — партизанскими тропами, на десять минут быстрее, да еще мимо симпатичного ресторанчика, куда ходили завтракать.
Маша боялась, что в отпуске мы сожрем друг друга без хлеба. Так-то нам было особо некогда. Случались, конечно, терки, и нешуточные, но, выплеснув раздражение, мы быстро расходились по углам. Я писать свои коды, а Машка читать очередные учебники. Ложились спать, повернувшись друг к другу задницами, но долго не выдерживали. Кто меньше злился, тот и запускал руку… к стратегическим объектам. Запрещенные методы ведения войны стабильно срабатывали.
Тогда, в марте, все было… как разведка. И вовсе даже не боем. Мы словно вспоминали друг друга. Мягко, нежно, осторожно. Как в самый-самый первый раз. Да я и видел ее — прежнюю Машу, которая доверилась мне. Ловил каждый ее вздох, каждый стон, снова, как и раньше, сходил с ума от ее запаха и вкуса.
