но… – растерявшись, не договорила она и отвела взгляд.
А Андрей действительно чувствовал себя неважно. Накатывали волны холодной потливости, слегка плыла резкость перед здоровым глазом.
– Просто душно у вас тут. А так я в порядке, у меня даже справка имеется.
Постарался улыбнуться, секретарша так же скованно улыбнулась в ответ, и дверь наконец щёлкнула, открываясь.
– Да что я вам, – недовольно бубнил, выходя из кабинета Попковский, – маленький что ли? Чего вы меня нянчить-то все пытаетесь?
– Ну почему нянчить, Василий Михайлович, – разливался у него за спиной Львович. – Просто так вам будет удобнее! Там же и питание, и обслуживание в номерах, и…
– Ну и на черта бы оно мне, ваше обслуживание? Я, слава богу, сам ещё всё могу!
Увидев Андрея, просветлел, потянул его за локоть в сторону. А Львович так и замер на полуслове, увидев подобное панибратство. Попковский обернулся к нему:
– Вы не против, если я задержу вашего майора? Буквально на минутку.
Вытащил Андрея из приёмной, заботливо поправил ему лацканы кителя.
– Ты вот что, Андрюш, ты не серчай, но я начальнику твоему всё рассказал. Про ордена, про цыган и прочее.
У Андрея аж руки опустились.
– Ну да, да, знаю, что договорились, – поспешил продолжить Попковский, – но ты тоже пойми, это ведь неправильно! Я крепко думал всю ночь, и знаешь – не должно так быть! Страна должна знать героев в лицо! – Чем дальше он говорил, тем команднее становился голос. – Ну подумаешь, ограбили деда, мне-то что, я коряга уже старая, но ты-то меньше чем за сутки всё вернул! Может, даже подполковника за это получишь, а там и до полковника недалеко. Ну а что? Почему нет-то? Ты можешь, я же вижу! Так что знаешь, не надо вот это! Скромность, это знаешь… Это там хорошо, в жизни, а на службе, да ещё и заслуженно – не надо! – И вдруг совсем другим тоном: – Ты детишек-то куда дел?
– В кабинете сидят. В двенадцатом.
– Ну, пойду проведаю перед экскурсией. Хорошие они у тебя, Андрюш! Ох хорошие! Мои внучата тоже такие были. А потом выросли и разъехались. – Помолчал. – Ну ладно, иди! И давай там, бодрее! Таким опером гордиться должны!
– Я участковый.
– Ну… – он слегка замешкался, вспомнив, что это для него не новость. – Ну что я могу на это сказать… Зря! Вот зря! Тебе в опера́ надо!
Когда Андрей наконец вошёл в кабинет, Львович был чернее тучи. Тут же двинул в сторону бумаги, которые читал, сложил руки перед собой. Окинул Андрея тяжёлым взглядом.
– Ну? Чего молчишь-то… герой? Думаешь, защитника нашёл?! Да он сегодня здесь, а завтра уехал, а тебе ещё работать и работать – подо мной! – гневно закряхтел. – И то, как сказать, работать! У меня вот! – затряс схваченной со стола бумагой. – Не забыл? Рапорт твой. Подписанный между прочим! Ты не смотри, что я ему ещё ходу не дал, я в любой момент…
Злился, сбивался с мысли, нервно теребил ворот сорочки. И был прав во всём до последнего слова.
– Чего молчишь?!
– Виноват, Борис Львович.
– Виноват? Виноват?! Ты мне вчера тоже самое говорил, а теперь выясняется, что ты Попковского просто спрятал! Но и ладно бы только это… Но это что, скажи на милость?! – пихнул по столу очередной лист, Андрей поймал. – Это как понимать?!
Андрей глянул и сразу узнал – это были его показания о вчерашнем происшествии, в которых ни словом не упоминался ни Попковский, ни ордена, зато сказано, что весь сыр-бор с Маруновским случился на почве личной неприязни, и лишь по чистой случайности потянул за собой весь остальной клубок.
– Что это, я тебя спрашиваю?! У меня тут ЧП областного масштаба, должностное преступление, сотрудник оказался оборотнем в погонах, а ты мне личную неприязнь в мотивах лепишь? И что прикажешь с этим делать? Задницу подтереть? Или сразу наверх отправить, чтобы они там всем Главком над нашим Отделением смеялись? Так что ли? – Грохнул кулаком по столу. – Сейчас же переписать! Только нормальным языком! Формулировки, причины, следствия – чтобы это на документ было похоже, а не на бульварный детективчик!
Андрей поджал губы. От ора кружилась голова, слегка подташнивало, но в груди при этом клокотало упрямство.
– Разрешите заметить, что изначально конфликт действительно завязался на почве личной неприязни, и я всего лишь…
– Вон пошё-ё-ёл! – вскочил с места Львович и чиркнул пальцем по горлу: – Вот ты у меня где, со своими личными! – Отдышался, понизил голос почти до шёпота: – Я… Ты… Я с тобой позже разберусь, Иванов. Вот Попковский уедет, и я тебе, – потряс бумагами с показаниями, – всё до последней буквы припомню! А сейчас марш отсюда, и чтобы я тебя до конца слёта не видел! Стой! – окликнул уже в спину. – Сегодня же переселить Попковского из своей квартиры в гостиницу! Что угодно делай, ясно, но чтобы к вечеру он был там! Лично проверю!
Состояние всё ухудшалось. Решил, доехав до участка, временно перепоручить детей Петрову и всё-таки добраться до больницы. Но едва только зашёл в кабинет, как заявился за обещанным мопедом Данила Магницкий. Пришлось задержаться.
Прочитав парню воспитательную лекцию о вредном влиянии хулиганских компаний, положил перед ним чистый лист.
– А теперь, пиши объяснительную. Как, где, при каких обстоятельствах стал участником преступной группировки. Где находился вчера в момент совершения разбойного нападения, кто может подтвердить. – Говоря смотрел на него как можно строже. Давать хода этой бумажке, конечно, не собирался, но дисциплинарная мера требовала натуралистичности, и для того, чтобы пацан прочувствовал всю степень ответственности, нужно было дать ему почувствовать себя преступником, под эту самую ответственность попавшим.
Однако тот оказался не из пугливых. Скорее – упрямым. Всем видом демонстрируя недовольство, подтянул к себе лист. Угрюмо поизучал его.
– Так чего писать-то?
– Повторяю ещё раз: как, где, при каких обстоятельствах. Словом, всё пиши, потом разберёмся, что лишнее.
И сам тоже погрузился в бумажную работу. Данила, уронив голову на руки, вцепился в волосы.
– Так не честно! Не было такого уговора!
– Пиши! Пока я тебе дополнительно не задал сочинение на тему «Почему я мечтаю попасть в детскую исправительную колонию»
Тот побурчал, но принялся наконец писать. Однако, исписав уже пол-листа, импульсивно замалевал всё написанное, и продолжал с рычанием чиркать ещё и ещё, когда в кабинет сунулась Маринка, да так и замерла на пороге, изумлённо глядя на беснующегося мальчишку. Заметив её краем глаза, он тоже замер… И вдруг бросил на неё злой взгляд исподлобья:
– Чё зыришь?
– Но! – не отрываясь от писанины, строго одёрнул его Андрей.
