девяносто…, девяносто девять, сто.
Я, почти теряя сознание, вцепляюсь пальцами в нагревшиеся бортики ванны. По лицу струится пот, и меня бьет ледяным ознобом. Сердце колотится так, что колет в груди. Надо еще.
Лишь бы не отключиться.
Я тянусь к смесителю, поворачиваю переключатель влево до упора и подливаю в ванну горячей, парящей воды. Она рассеивается по дну и охватывает попу и живот волной огня. Я закусываю костяшку пальца, стараясь вытерпеть еще чуть-чуть. Голова кружится, а в глазах темнеет.
Прислушиваюсь к себе. Низ живота тянет. Немного, но все же. Вечером надо повторить.
Я крепко держусь за край защитного прозрачного экрана и с трудом поднимаюсь на дрожащие ноги, которые едва держат вес тела. Стараясь не рухнуть, ступаю на пушистый коврик, почти не чувствуя его под ногами. Кожа на ступнях размокла и противно ноет.
Зависаю перед большим зеркалом. От груди и ниже я — вареный рак, и только колени, которые торчали из воды, остались белыми.
Еще никогда мне не было так противно собственное тело, даже когда Цербер вторгался в него снова и снова. Внутри меня растет паразит. Его отродье, от которого меня постоянно тошнит.
Встаю в профиль и ужасаюсь тому, как быстро он растет. Я кладу руки на живот, который у меня всегда был не просто плоский, а впалый. Теперь он вздутый. Совсем скоро я почувствую, как оно шевелится.
Даже если завтра Цербер сдохнет от нового сердечного приступа или передоза, уже поздно для аборта.
— Ты будешь совсем как он, да? — спрашиваю, болезненно тыкнув пальцем в плотную кожу над пупком. — Конечно, да. Ты же его. Такой же упрямый. Никак не хочешь оставить меня. Я тебя никогда не полюблю. И тебе лучше вообще не рождаться.
Я замолкаю и зажимаю себе рот ладонями. Реву, задыхаясь от судорожных, парализующих горло всхлипов. Все это ночной кошмар, который стал моей подлинной жизнью. Я так мечтаю проснуться без Цербера рядом и этого в животе.
Никакой кармы нет. Его ничего не берет. Цербер выживает снова и снова. Он сдох. Его сердце остановилось почти на минуту, но приехала скорая, и врачи вернули моего истязателя с того света. Этот зверь полежал в больнице пару недель и вернулся, чтобы снова мучить меня.
Цербер перестал насиловать меня. Но он лапает мое тело все так же грязно. Постоянно нянчится с этим чертовым животом, словно нашел новый фетиш. А еще этот скот заставляет меня трогать его. Возбуждать руками. Вчера меня стошнило прямо в процессе — уж не знаю почему: из-за отвращения или токсикоза.
Я оборачиваю вокруг себя полотенце и возвращаюсь в спальню. Пока я мучила себя, сидя почти в кипятке, на гримерном столике появился очередной огромный, помпезный букет, от запаха которого к горлу подкатывает тошнота. Я беру его, открываю окно и скидываю на дорожку. С удовольствием наблюдаю, как композиция расплющивается и разлетается на отдельные элементы.
Я надеваю легинсы и мешковатое худи длиной почти до колен. Стараюсь касаться себя по минимуму. Единственное, чего мне хочется, — это забиться под одеяло и уснуть, но, если я не спущусь, Цербер сам придет. Или пришлет Рафу, чтобы тот уговорил меня спуститься.
Выхода нет.
Рафа. Он почти меня спас. Я бы не стала отсиживаться в машине. Я бы завела мотор и уехала, оставив всех их позади. Но его ребенок в животе не дал. Он удержал меня подле своего отвратительного папаши.
Я замазываю консилером синяки под глазами. Расчесываю чуть влажные волосы и собираю их в высокий хвост. Я делаю все это по инерции. Отныне я — просто живой инкубатор, к которому нельзя применять физическую жестокость. Когда я рожу, он заберет ребенка и вырастит свою точную копию, даже если в нем и будет что-то хорошее. А меня опять будет насиловать. Если мне удастся спровоцировать выкидыш, он сделает нового монстра.
Я медленно иду по коридору, а потом так же неспешно спускаюсь по лестнице — оттягиваю момент встречи с ним.
Цербер сидит за большим кухонным столом и пьет травяной чай. Ему запретили даже кофе после остановки сердца. Если бы я только знала, где достать его любимый веселый порошок, я бы подсыпала его в чертов чай. Или бы уговорила занюхать немного прям так. Уверена, что Цербер хочет дозу.
Иногда я чувствую себя настолько загнанной в угол, что почти готова пойти на нечто очень мерзкое. Я уже несколько раз порывалась спровоцировать его на секс. Хороший способ вызвать выкидыш и новый сердечный приступ.
Я слишком слабая для такого. Меня трясет, когда я представляю, что он вновь вонзит в мое тело свой отвратительный член.
— Доброе утро, принцесса. — Цербер вскакивает на ноги и бросается ко мне, мерзко улыбаясь.
Я сканирую взглядом его лицо, отчаянно ища новые признаки болезни. Каждый раз, когда мы вместе, я жду, что мой мучитель рухнет на пол и сдохнет. И мне жаль, что я не увидела, как он испускал дух в первый раз.
Цербер сильно похудел: даже как-то сдулся, перестав напоминать почти двухметровую мышечную гору. Его взгляд без постоянного допинга утратил шизоидную ненормальность, а радужки сменили цвет: из темно-синих превратились в пожухло-голубые, словно у дохлой рыбы. Скулы жестко очертились из-за ввалившихся щек, покрытых трехдневной щетиной.
— Привет, — бормочу я, создавая картонную иллюзию жизни.
— Как вы себя чувствуете?
Он кладет руку мне на живот, и я вздрагиваю. Тяжелая ладонь прожигает сквозь ткань худи.
— Хорошо, — киваю.
— Агния, я же уже сказал, что ничего плохого больше не будет, — он хочет казаться спокойным, но уже сейчас переходит на повышенные тона, и глаза загораются злостью. — Прекрати уже трястись и вздрагивать. Ты беременна и должна быть спокойна.
— Я спокойна, — сбивчиво бормочу я, чувствуя, как его пальцы впиваются в мое плечо.
— Смотри у меня, — цедит сквозь зубы и сажает меня на соседний стул. Чувствую себя куклой на чаепитии.
Цербер грузно плюхается на стул и принимается рыться во внутреннем кармане пиджака. Достает оттуда маленький
