— У меня тоже, — сдавленно выговорил он, и Катя хлопнула глазами. Потом провела пальцами по его щеке, бессмысленно стирая воду. Вдох получился неожиданно рваным.
— Как хорошо… — шепнула она — и Рома нашел губами ее залитые дождем губы…
Бонус
Окончания Катюхиной учебы Рома не дождался: остановился на защите собственного диплома и прямо из универа отправился в ювелирный магазин. Он давно уже не экономил каждую копейку, найдя стабильную и весьма приличную подработку еще на третьем курсе, а сейчас при вполне себе наработанном опыте и приглашении от «Ланит» в кармане перспективы имел самые радужные и считал себя вправе предложить наконец Катюхе узаконить их отношения. Четыре года — как один счастливый день, и, быть может, глупо было придавать значение таким условностям, как штамп в паспорте, но Рома придавал и не собирался больше откладывать предложение.
Кольцо выбирал долго — куда дольше, чем следовало бы для собственного спокойствия. Все представлял, как оно будет смотреться на тоненьком Катюхином пальце, и запрещал себе думать о том, что она его не примет. Не потому, что не любит, — нет, в ее чувствах Рома не сомневался все четыре года с момента их первой ночи — а из… Ну, из собственных убеждений, что ли. Она была абсолютно уверена в том, что семью надо создавать осознанно и только тогда, кода оба встанут на ноги и будут представлять собой полноценные сформировавшиеся личности, чтобы не пенять при первых неприятностях на себя и друг друга за поспешность и несерьезный подход к столь серьезному делу, как создание ячейки общества.
«Ячейки общества» — так она и говорила, когда их разговор касался свадьбы — чужой, разумеется.
Рома не знал, когда он сформируется как полноценная личность, знал лишь, что до одурения хочет назвать Катюху своей женой. Этому не было объяснения, лишь острая внутренняя потребность, и Рома понимал, что, если она вдруг решит скрасить свой отказ аргументацией, то легко оставит его не у дел, потому что у Ромы доводов не было. Только желание. И абсолютная необходимость.
С цветами тоже пришлось помучиться, потому что в первых двух киосках не оказалось оранжевых цветов, а у Ромы давно именно этот цвет ассоциировался с удачей и настоящим счастьем, и ни с каким другим букетом отваживаться на подобный шаг он просто не мог.
Наконец в третьем магазине ему повезло, и яркий, свежий, абсолютно Катюхин букет поднял настроение так, что в собственную дверь Рома звонил уже почти без единого колебания. Он не знал, что будет делать, если Катя откажет, — вернее, знал, потому что ничего ее отказ в их отношениях изменить не мог, — а потому просто запретил себе об этом думать. Гусар не боится ни пули, ни сабли, и настало наконец время это доказать.
— Ромка?! — Катя распахнула дверь, не глядя в зрачок, и просто оторопела, увидев его на пороге. Господи, она испереживалась из-за чересчур долгой его задержки, не решаясь позвонить во время защиты диплома и не зная, что и думать. Даже радость от заслуженной стипендии Вернадского уже не спасала. Все сроки прошли, а Ромки все не было. Не защитился? Не получилось что-то? Не сошелся с комиссией во мнениях? Ромка упертый и резкий, но не могло быть, чтобы он ошибку где-то допустил! Он же всю сознательную жизнь к этой профессии шел, а тут последний шаг остался. И Кате запретил его встречать, — а теперь стоял перед ней в костюме и с цветами в руках. Нет, не с цветами — с сумасшедшим, ослепительным, восхитительно невероятным букетом, который он молча протянул Кате, а она…
Она прыгнула на него. Да, как тогда, как в первый раз, когда совершенно не могла терпеть, думать и сомневаться. Когда так хотела Ромку, что забыла обо всех приличиях и других условностях. Когда в секунду отпустило, потому что Ромка вернулся, потому что смотрел на нее с непонятной надеждой и ожиданием, потому что был весь такой словно бы при параде — и потому что она не могла, совершенно не могла без него больше ни одного мгновения.
— Катька! — он подхватил ее одной рукой под ягодицы, растерявшись и боясь испортить букет, и попытался еще увернуться от ее поцелуев, помня о своей цели и необходимости сначала выяснить исход, — но куда там! Катюха прочно скрестила ноги на его бедрах, обвила одной рукой его шею, впилась в губы, умудряясь второй расстегивать пуговицы на Роминой рубашке. Загривок тут же взмок, а в брюках стало тесно в ожидании скорого удовольствия.
Черт!
— Катька, мне поговорить надо!
— Потом все разговоры, Давыдов! — лихорадочно пробормотала она, запуская свободную руку ему под рубашку и вжимая в повлажневшую кожу. — Сейчас я не могу разговаривать! И думать не могу! Змей-искуситель!
Рома сунул цветы на какую-то полку, забивая на собственные намерения. Четыре года ждал, и еще подождет! Сопротивляться Катюхе он не мог. И не хотел.
Он выдрался из ботинок, уже теряя голову от жгучих Катюхиных поцелуев. Да, эта рыжая бестия знала, как его завести, чтобы не было никакой возможности отказаться, и бесстыже пользовалась своими знаниями, когда хотела проверить на Роме собственную власть. И он бросал и работу, и курсовые, и финал мирового первенства по хоккею, чтобы только снова сделать ее своей, снова испытать жар ее любви, снова стать этим единым пульсирующим целым, слаще и важнее которого ничего не было.
Впрочем, и Рома не отставал в своих притязаниях. Заваливался к Катюхе в душ, домогался ее под романтические фильмы, оттаскивал от плиты, когда телесный голод заглушал обыкновенный, — а Катька постоянно давала поводы. Пресытиться ей было невозможно, и какая, в конце концов, разница, кто из них первым затевал эту чувственную игру? В выигрыше оказывались они оба.
— Давыдов!.. — преступно низким голосов выдохнула Катя, потому что его горячие ладони уже забрались ей под кофточку и вовсю резвились, заставляя терять самообладание. Но Катя еще помнила, знала, что хочет ему доставить удовольствие. Освободить от этой неожиданно заведшей одежды, уложить на кровать, пройтись по всему его сильному телу, не оставляя ни одного миллиметра без своего внимания, — да, она хотела ощутить Ромку на вкус, хотела вдохнуть его запах, хотела заставить его дышать через раз и едва выговаривать ее имя между неуправляемыми стонами; хотела смотреть на него, хотела трогать его, хотела чувствовать его — и пусть все разговоры на свете подождут! Она слишком соскучилась. А он был слишком желанным.
Рома позволял ей любые фантазии, не в силах посягнуть на этот бархатный, бездонный, совершенно бесшабашный взгляд, по себе зная, как важно иногда бывает именно так выразить свою любовь. Но, когда его любовь победила благоразумие, он перевернул Катюху на спину и уже сам взялся за дело. Нет, терпи, Катька, теперь моя очередь. Я тоже хочу довести тебя до исступления, услышать такие сладкие мольбы из обычно категоричных уст, почувствовать неукротимый жар, ощутить свою необходимость…
И сдаться судорожным объятиям и совершенно нереальной близости.
— Люблю!..
— Никогда тебя не отпущу, Давыдов! — едва выговорила Катя и ткнулась ему в плечо мокрым от слез лицом. Ромка всегда старался, чтобы ей было хорошо с ним, но сегодня, сегодня… — Сумасшедший…
Он быстро и жарко целовал ее во взмокший висок. Связных ответов в голову не приходило.
— Кать… чего ты?..
— В костюме еще этом и с букетом… — продолжила жаловаться она, а сама, найдя его руку, зачем-то все крепче стискивала его пальцы своими. — Где ты столько оранжевых цветов нашел, чертов романтик? По всему городу ездил скупал?
Рома улыбнулся — наверное, криво, но очень весело. Он обожал Катюху! Разве можно было ее не обожать?
— А костюм при чем? — по-прежнему неумно спросил он. Вытащил ее руку на свет, прижался к ней губами. Катя поелозила щекой по его плечу, тоже улыбаясь.
— Ты в нем такой… непривычный… важный… серьезный… — попыталась объяснить она, хотя мысли все еще разлетались и нужные слова не подбирались. — Как будто в «Ланит» на собеседование собрался… или предложение мне сделать…
