– Странно. Все эти ночи, сон, от которого он отказывался… И зачем?
– Что же тут странного?
– Ну, я ведь ему не нравлюсь.
– С чего ты взяла?
– Он никогда со мной не говорит. А когда говорит, то только о том, когда я уеду. Как будто ждет не дождется.
– Золотце, Рик просто говорит мало, и все, точка. И он поддерживает тебя в стремлении уехать. Как по-твоему, кто вешает твои табели на холодильник?
Я поражена. Рик? Вешает что-то с моим именем на свой холодильник?
– Это была его идея подвозить тебя до и после школы. Он не хотел, чтобы ты тратила время, ожидая городского автобуса. Переживал, что это плохо скажется на успеваемости и тогда ты не попадешь в колледж.
– Колледж нам не по карману. Да, и еще. Еда в холодильнике. Подписанная. И экономия на всем, даже на отоплении. Я незваный гость в его доме. Он терпит меня только из-за тебя.
У мамы слезы наворачиваются на глаза.
– О, Мария. Почему ты так думаешь? Ты чувствовала это все эти годы?
У меня тоже глаза на мокром месте. Я достаю еще одну тарелку. Для Рика. Мама берет меня за руку.
– Ты вообще помнишь своего отца?
Я помотала головой.
– Отлично, – в ее голосе звучит ярость. – Если я чем и горжусь в жизни, так это тем, что тот мужчина не оставил на тебе своего отпечатка. Уйти было непросто. Пришлось выкраивать и откладывать деньги годами, прежде чем набралось достаточно и я смогла уехать далеко-далеко, в безопасное место. Я очень боялась, что ты запомнишь, каково нам было.
– Нет, я не помню. Помню только, что мы много ездили, пока не остановились тут.
Мама кивает.
– В отличие от большинства людей, Рик не умеет показывать свои чувства, но жестокости в нем нет. И после той жизни он – именно то, что мне было нужно. Что нам с тобой было нужно. Да, я знаю, что Рик странный. Он подписывает еду, чтобы убедиться, что не тратит на продукты больше, чем нужно. Мы отключили отопление, чтобы накопить побольше. По той же причине мы работали сверхурочно и по праздникам. По той же причине мы переводим весь твой заработок в сбережения. Он откладывал деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Вообще-то, мы собирались сделать тебе сюрприз, но… Рик? Думаю, стоит отдать Марии ее подарок прямо сейчас.
Телевизор замолкает. Рик возвращается на кухню, засунув руки глубоко в карманы джинсов.
– Как насчет Рождественского утра?
Мама смеется, вытирая слезы.
– Тут уже пахнет Рождеством. Мария приготовила рисовый пудинг.
Она наклоняется над своей тарелкой и глубоко вдыхает. Я скрещиваю пальцы, надеясь, что все сделала правильно.
– Mi abuela[42] раньше так его готовила. Потом мы пели, а чуть позже съедали апельсин. Рисовый пудинг и апельсины, – мама улыбается, и слезы радости текут у нее по щекам. – Этот пудинг просто идеален. Честно говоря, я уже и забыла, как он должен пахнуть.
Она пробует кусочек, счастливо вздыхает и кладет голову мне на плечо. Я понятия не имею, каким должен быть этот пудинг, но мне нравится то, что я приготовила. Если бы я описывала его, я бы сказала только одно: теплый, идеально теплый. И чувствуя его во рту, я начинаю понимать, каким маме запомнилось ощущение Рождества.
Рик уже съел свою порцию. Откашлявшись, он произносит, тщательно выговаривая каждое слово:
– Muchas gracias. Esta comida es muy buena. Me gusta. [43]
Мама открывает рот от удивления. Я тоже смотрю на него изумленно. А Рик с испуганным видом продолжает:
– Yo estoy aprendiendo español. Para hablar contigo. Por que… te amo.[44]
Мама плачет, и Рику становится еще страшнее.
– Я что-то не так сказал? – спрашивает он.
– Нет! – вскрикиваю я, понимая, что он не пытался ничего у меня забрать. Он просто пытался войти в нашу жизнь.
– Это было замечательно, – смогла наконец выговорить мама. – Muy, muy bien.[45]
Рик облегченно вздыхает, весь мокрый. Перенервничал, наверное. Как мило! Поверить не могу, что думаю так о Рике.
Смотрю на маму. Впервые за несколько лет я по-настоящему смотрю на нее. Она прекрасна. Милая, мягкая и теплая. Интересно, как мы могли так долго не разговаривать о том, что действительно важно. И почему мне понадобилась кастрюля с пудингом, чтобы понять, что мама здесь, рядом со мной. И пусть она никогда не любила нежничать, но всегда была рядом. И делала для меня все, что могла.
– Это тебе, – Рик придвигает ко мне листок бумаги, а мама встает у него за спиной, сжимая его плечо. Тут какой-то набор цифр… Нет, это банковский счет. Сберегательный счет на сорок тысяч долларов.
На мое имя.
– Как? Что? Откуда это?
– Я же сказала, – поясняет мама, – Рик начал откладывать деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Каждый излишек, все, что нам не нужно было для жизни.
– Но… я не могу… А как же вы? Шахта не будет работать вечно. У вас не останется никаких сбережений!
Я каждый заработанный цент откладывала, чтобы сбежать далеко-далеко, в пустое будущее. А они каждый заработанный цент откладывали на то, чтобы мое будущее было лучше, чем то, что досталось им от родителей.
Я самый ужасный человек в мире.
Я рыдаю – и от благодарности, и от чувства вины.
– У нас все будет в порядке, – говорит мама. – Шахта протянет еще несколько лет.
– Мы сможем найти работу где угодно, – голос Рика звучит мягко и ровно. Мне он всегда казался монотонным, а на самом деле он нежный, как рисовый пудинг. – Где бы ты ни оказалась, мы сможем переехать туда и найти работу.
– Но ведь твой дом – здесь, – говорю я.
Рик удивленно вскидывает брови.
– Мой дом там, где вы. Tu… eres mi casa[46]. Наверно, я что-то напутал, – он хмурится.
Я сжимаю их обоих в объятиях. Рик откашливается – очевидно, ему неловко. Но мне все равно.
Я ошибалась.
Столько лет ошибалась.
Как же здорово ошибаться.
* * *
В канун Рождества я показываюсь на работе и вижу, как Бен поливает белым шоколадом веточку перечной мяты, опять бормоча себе что-то под нос. Похоже, он совсем не спал.
– Ты замечательный! – обхватываю его сзади.
Он вздрагивает.
– Что же я сделал?
– Рисовый пудинг! Он был просто идеален!
Бен осторожно накрывает мои руки своими.
– Это же ты его приготовила, помнишь?
– Только потому, что ты одолжил мне свою магию.
