я беру ее лицо в свои ладони.
— Ты не обидела меня. Ты не была злой или злобной. Иногда мне кажется, что он может войти в эту дверь в любой момент…
Она кивает, и я вытираю слезу.
— Не плачь. Мы все будем постоянно забывать и в конце концов наговорим лишнего. Это часть процесса. Мы учимся новой жизни, как и женщина в фильме. Она борется, потому что, наверное, переживает, как отпустить прошлое и что это значит… — мои руки опускаются, и она всхлипывает, как и я.
Это слишком. Разговор с Сибил и Реджи на днях, а теперь еще и это. Люк всегда говорил, что все происходит не просто так. Что Вселенная часто говорит нам что-то, что мы должны услышать. Что ж, я тебя прекрасно слышу, Люк. Может, это не совсем он, но мне хочется так думать.
— Думаю, папа хотел бы, чтобы ты была счастлива, — мягко говорит Себастьян.
— Да?
Он кивает.
— Он бы не хотел, чтобы ты была одна.
Нет, он действительно не хотел бы. Так же, как я хотела бы, чтобы он снова обрел любовь, если бы умерла я.
— Я не одинока, у меня есть вы, ребята.
— Но, если ты хочешь жить дальше, мама, — голос Мелани мягкий и тревожный, — все будет хорошо.
Я беру их обоих за руки и прижимаю к себе.
— Может быть, когда-нибудь.
И я надеюсь, что когда-нибудь я почувствую себя готовой, но сегодня не тот день.
Бренна
— Берете ли вы эту женщину в законные жены? — спрашивает священник, когда слезы текут по моему лицу. У меня есть пинта мороженого, которую я доедаю, пока смотрю финал сезона дерьмового реалити-шоу.
— Да.
Я засовываю в рот еще одну ложку и фыркаю.
— Хорошо. Кого волнует, что ты готовишь себя к разочарованию на всю жизнь, чтобы в конце концов остаться одной? Ты выходишь замуж за человека, который только вчера целовался с двумя другими девушками.
— Мам? — спрашивает Мелани со стороны дивана.
— Да?
— Ты плачешь?
— Нет, у меня просто глаза слезятся.
Она покачивается на пятках.
— Тогда ладно. Я вижу, ты хорошо справляешься с ситуацией.
Я игнорирую ее и позволяю мороженому сгладить мои эмоции.
— Я хотела спросить тебя, можем ли мы завести лошадь.
Я поворачиваю к ней голову, гадая, что это за ребенок.
— Что?
— Лошадь. Я имею в виду, у всех детей здесь они есть.
— Верно, но это не значит, что мы должны. Мне напомнить тебе о кошке? Или о собаке, которую мы завели после того, как решили, что не можем быть кошатниками? Или о песчанке? Мы даже не можем говорить о шести хомячках, упокой Господь их души.
Мы пытаемся, но мы… явно не созданы для того, чтобы заводить домашних животных.
— Кошка не виновата, — пытается оправдаться Мелани.
— Она убежала и отказалась покидать соседский дом. Она вышла из дома, побежала туда, а потом попыталась вцепиться мне в лицо, когда я заставила ее выйти, но потом снова вернулась.
Мелани вздыхает.
— Это потому, что ты назвала ее Дерьмоголовой.
— Она была Дерьмоголовой! Она обгадилась, а потом засунула туда свою голову. Я подумала, что это подходящее, а не унизительное имя.
Она драматично хмыкает.
— И откуда мне было знать, что ты не используешь отбеливатель для чистки клеток хомяков? Я не знала, что испарения могут их убить.
В тот день мне действительно следовало быть более внимательной, но, естественно, сломалась машина, я сожгла ужин, а Люк позвонил Бог знает откуда и сообщил, что умерший в его отделении — не он. После этого… Со мной было покончено, и с хомяками тоже. Грега, Бобби, Питера, Маршу, Джен и Синди похоронили вместе под песню из «The Brady Bunch», когда я опускала коробку в землю.
— Мам, нам нужно о ком-то заботиться.
— Начни с меня.
Я немного шучу. По большей части я в порядке. Сегодня просто… тяжело. Может быть, потому что вчера я несколько часов провела с двумя учениками, которые испытывают трудности дома, а может быть, потому что мне кажется, что мир рушится, а мне некому помочь взвалить на себя это бремя. Какова бы ни была причина, сегодня утром я проснулась, повернула голову к пустой подушке и заплакала. Мне хотелось, чтобы все это оказалось дурным сном, но это не так. Поэтому я выпустила все наружу и вспомнила, что у меня двое замечательных детей, отличная работа, дом и все хорошо. Я буду вежливо игнорировать тот факт, что ем мороженое на ужин.
— Окажете ли вы мне честь, если всегда будете принимать мои розы? — вопрос из телевизора звучит громче, чем раньше.
Я поднимаю взгляд и вижу, как он протягивает ей розы.
— Всегда, — ее слезы падают, как и мое сердце.
Я тяжело вздыхаю и заставляю свои эмоции вернуться в сердце. Я не могу плакать. Я уже достаточно наплакалась за последнее время, и я даже не уверена, из-за чего, черт возьми, я плачу. Прошло несколько месяцев, и я была в порядке.
Дождавшись, когда я смогу говорить без слез, я поднимаю глаза на Мела.
— Никаких лошадей.
Она подходит сбоку и садится.
— Почему ты плачешь?
Я пожимаю плечами.
— Это жизнь.
Я никогда не скрывала от своих детей реальную жизнь и чувства. Для них нормально знать, что я грущу, радуюсь, злюсь, временами схожу с ума и могу смеяться. Я хочу, чтобы они видели, что испытывать эмоции — это нормально, если только они правильно их воспринимают. Поэтому, когда Люк умер, они видели мои слезы, видели, как я каждый день встаю и делаю то, что должна, и мы поддерживали друг друга в нашем горе, поэтому я думаю, что у нас все хорошо. В большинстве дней.
— Ты скучаешь по папе?
— Всегда, — я повторяю слова, которые только что сказала девушка из телевизора.
— Я тоже, — Мелани кладет голову мне на плечо.
Я наклоняюсь, прижимаюсь губами к ее макушке и протягиваю ей мороженое. Она набирает ложку, и тут вбегает Себастьян, останавливается и выхватывает контейнер у Мелани.
— Эй! Я хочу мороженое. Не ешь его все!
— Жаль, я пришла первой, — Мелани выхватывает его обратно.
— Дай сюда!
Она ухмыляется, запихивает в рот ложку, и каким-то образом умудряется при этом улыбаться.
— Мел! — хнычет Себастьян. — Я тебя ненавижу!
Ее губы шевелятся, но все, что я слышу, это: «Ва-ба-ха-у-у».
Как говорится, заведи детей…
— Пожалуйста, мы можем не ссориться сегодня? — спрашиваю я, задыхаясь.
— Прости, — говорит Себастьян, а затем подползает ко мне и обхватывает мою руку. —
