их так быстро?
– Это деньги моего отца. И я единственный наследник, – поясняет парень. – А что касается суммы, поверь, для Москвы это не такие уж и баснословные деньги. Там люди живут немного другими категориями. Мой адвокат пошел на небольшую хитрость и помог почти мгновенно обналичить часть наследства. Но это уже детали.
– Господи, Егор, – голос дрожит, и ладони, в которых я сжимаю сумку, – тоже. – Спасибо! Спасибо тебе огромное! Мы с Глебом обязательно все вернем! Со временем…
От шока и радости я совершенно дезориентирована. Не знаю, как себя вести, и плохо контролирую чувства, которые льются из меня нескончаемым потоком. Мне хочет плясать от счастья, рыдать и смеяться. Причем это все одновременно.
– Возвращать не нужно, – отрицательно мотает головой Янковский. – Я Глебу тоже кое-чем обязан. Считай, вернул должок.
– Ну уж нет! Это же тебе не какая-то мелочь! Блин, да это целое состояние! – тараторю я.
– Слушай, Стелл, – он ловит мой бегающий взгляд. – Последние полгода были отстойными. И Глеб здорово меня поддержал. Во многом. Впрочем, как и ты. Ведь ты стала моим самым первым другом здесь, помнишь? – я киваю, а Егор продолжает. – Я делаю это не потому, что хочу почестей или благодарности, а потому, что реально стремлюсь помочь. Глеб заслуживает этого.
– Да, заслуживает, – повторяю тихо.
– А по поводу денег – не переживай. Отец оставил мне более, чем достаточно. И самое главное – он бы одобрил мой поступок.
– Егор, ты замечательный! – шепчу сквозь слезы и, встрепенувшись, добавляю чуть громче. – Ох, черт, чуть не забыла! С Днем рождения тебя!
Придвигаюсь ближе и висну у Янковского на шее, утыкаясь носом в его футболку. Он обвивает мою спину руками и стискивает меня в объятьях.
– Спасибо. Наконец-то я совершеннолетний.
– Ну что? После экзаменов сразу в Москву? – отлипаю от него и провожу ладонями по щекам, утирая влагу.
– Угу, – кивает он. – Только перед этим хотелось бы увидеть засранца Бестужева.
– Увидишь, – улыбаюсь. – Теперь непременно увидишь.
– Ну ладно, – хлопнув себя по коленям, Егор поднимаются. – Думаю, у тебя есть дела поважнее пустых разговоров с бывшим парнем.
Застегиваю сумку и вешаю ее на себя.
– Пожалуй.
– Дай знать, когда все сделаешь, ладно? А то я тоже места себе не нахожу.
– Конечно, – обещаю я. – Первым делом тебе позвоню.
– Ну пока.
Янковский делает шаг в сторону пешеходной дорожки, и я, опомнившись, окликаю его:
– Егор, а откуда ты узнал про деньги? Про сумму, которая нужна?
– Ася сказала.
– Ася? Романова? – повторяю удивленно, и впервые в жизни фамилия бывшей подруги не оседает на языке горьким послевкусием. – Вы разве общаетесь?
– Да, немного, – уголки его губ едва заметно дергаются наверх. – Она милая.
По привычке хочется съязвить. Сказать, что она ты еще лицемерка и притворщица, но я сдерживаюсь. Не потому, что поменяла свое мнение относительно ее личных качеств, а потому что впервые в жизни испытываю к Асе нечто, смутно напоминающее благодарность.
– Да, наверное, – отзываюсь слегка растерянно.
Егор делает прощальный взмах рукой и сливается с толпой людей, безмятежно прогуливающихся по вечернему парку.
Глава 78
Глеб
Когда лысый охранник с заплывшими жиром щеками появляется на пороге камеры и гнусавым голосом объявляет, что его величество начальник изолятора желает меня видеть, я удивленно вскидываю брови. Интересно, зачем я сдался повелителю этой вонючей каталажки? Дрючить меня не надо – я ведь сам во всем сознался. До суда вроде тоже еще далеко. В чем тут долбанный подвох?
Медленно поднимаюсь со скрипучей койки и ловлю недоуменный взгляд сокамерника. Даже Вадимыч, просидевший на нарах чуть ли не пол своей жизни, выглядит пораженным. Жопой чую, не к добру это все.
– Давай, на выход, – бубнит охранник, глядя куда-то мимо меня.
Он терпеть не может свою работу и совершенно не скрывает этого. Оно и понятно: в кутузке время тянется невыносимо медленно не только для заключенных, но и для простых работяг. Я провел здесь всего неделю, а такое ощущение, будто постарел лет на десять. Морально измотался. Устал.
Вокруг сплошная мразота и безнадега. Камеры грязные и затхлые. А на засранные толчки вообще без слез не взглянешь. Но самое неприятное – это гнилое состояние депрессии, которое жрет тебя изнутри, подобно червю-паразиту. Трудно сохранять бодрость духа, когда знаешь, что лучшие годы твоей жизни пройдут на зоне.
Нет, вы не подумайте, я не в претензии. Это мой осознанный выбор. Просто тоска по былому грызет зверски. Прямо куски из меня выдирает. Закрываю глаза – и лицо матери вижу. Потом моргаю и бац – уже Стелла передо мной. Обнаженная, закутанная в одну лишь тонкую полупрозрачную простынь. Красивая до невозможности…
Этими воспоминаниями мне предстоит жить несколько ближайших лет. Поэтому я отношусь к ним чертовски бережно.
Под конвоем все того же жирного охранника молча бреду по провонявшему кислой баландой коридору и перебираю в голове возможные причины внезапного вызова начальства. Может, допросить дополнительно хотят? Или опять с местными правилами знакомить будут? Не очень бы, конечно, хотелось. У меня еще после первой «беседы» синяки не сошли.
Однако не один из тех вариантов, что я прокручивал в голове не сбывается.
– Подпиши, – басит начальник, едва я успеваю показаться на пороге его кабинета.
И прокатывает по столу какой листок бумаги.
– Что это? – с со смесью любопытства и страха скольжу глазами по напечатанным строкам.
– Много вопросов задаешь! – крякает он. – Подписывай, сказал!
Смысл прочитанных слов с трудом укладывается у меня в голове, и я, пробежавшись по ним еще раз, ошалело моргаю. Это что, дебильный прикол какой-то?
– Я не понял, – поднимаю ошарашенный взгляд на начальника. – В смысле «обвинения сняты»?
– В прямом! – он начинает злиться. – Че ты докапался, малец? Подписывай и шуруй отсюда! Свободен.
Свободен.
Это слово колокольным набатом стучит у меня в висках, но я по-прежнему отказываюсь понимать суть услышанного. Как это, блин, свободен? Я ж покаялся во всем! Кто за убийство урода Белянского отвечать-то будет?
Едва я успеваю об этом подумать, как обжигающая волна страха прокатывается по мне от макушки до пят. Сердце испуганно екает, а затем принимается долбиться об грудную клетку, как ошалелое, грозя вот-вот сделать из нее отбивную.
Неужели Стелла во всем призналась? Неужели сумела доказать свою вину?
Господи… Нет. Только не это.
Стоит мне представить свою любимую девочку в этом вонючем, тошнотворном обезьяннике, как какой-то невидимый крючок цепляет мое израненное нутро и тащит все это кровавое месиво наружу.
Ей здесь не место, черт подери! Не место.
Глотая кровавые сгустки, я отшатываюсь назад и твердо произношу:
– Я не буду ничего
