что ее здоровье в норме. А время шло…
— Принимайте витамины, — разводила руками врач. — Так бывает.
— От витаминов ребенок не появится, — начинал сердиться свекор.
— Бесплодная, — вынесла вердикт свекровь.
— Что за чушь — «бесплодная», — рассердилась и Екатерина Сергеевна. — Сына бы своего проверили лучше…
Любой разлад в семье — пусть и со стороны родителей — уже звоночек тревожный. Сами молодые тоже начали проявлять беспокойство.
Сима, привыкшая брать вину на себя, поехала на консультацию в Тверь. В сверкающей чистотой и белыми стенами частной клинике ее обследовали с головы до ног, но ровным счетом ничего не нашли. «Практически здорова», — резюмировала немолодая, опытная терапевт, подытожив заключения специалистов разного профиля, а гинеколог подтвердила и вздохнула — вот бы ей такое здоровье.
— Чует, что в ней самой причина, вот и засуетилась, — резюмировала свекровь.
Эта ее позиция до глубины души задевала Симину мать. А Сима чувствовала только свою вину. Хотя тверские специалисты тоже ничего криминального по части Симиной детородности не обнаружили, и Екатерина Сергеевна все чаще намекала дочери, что та, как жена, имеет право требовать у мужа, чтобы он тоже прошел врачебную проверку.
— Нет, и точка, — рубил свекор. — У нас в роду пустоцветов отродясь не водилось! И ничего тут проверять!
До открытых конфликтов не доходило пока, но шепотки по людям уже поползли. Однажды Серега ошарашил Симу хмурой сплетней:
— У матери на работе языки бабские длинные. Перемывают тебе кости — мол, до меня гульнула где-то, а потом аборт сделала, вот и не можешь забеременеть.
Сима лишилась дара речи. Потом наконец нашлась:
— Ты сам-то в это веришь?!
— Я-то нет, — все так же хмуро сказал Сергей. — Но, как говорится, дыма без огня не бывает.
Сима всплеснула руками:
— Какого дыма? Какого огня?! Я все время у тебя на глазах!
Она не могла поверить своим ушам. Что такого с ним произошло, что он пусть даже и не верит, но повторяет эти чудовищные измышления?
— Да это надо сумасшедшей быть, чтобы такое придумать, — все не могла успокоиться Сима. — Кто это вообще начал?
— А что ты так засуетилась? — прищурился Серега.
— А ты бы не засуетился, если бы про тебя начали такую ерунду сочинять?
— Я бы — нет, — отрубил тот. — А про меня и не сочиняют.
Он развернулся и вышел из их нового дома, оставив Симу в полном недоумении — возмущенную, растерянную, напуганную.
Ночное возвращение Сереги напугало ее еще больше. Словно она снова оказалась в кошмарах своего детства с «дядькой папой» — от Сергея разило водкой и какими-то чужими резкими духами, душными, липкими.
— Ну что, шалава, догулялась? — бросил он ей с порога.
Это слово, страшное слово из ее было забытых снов! Оказывается, ужас догнал ее через столько лет…
— Сережа, что ты говоришь? — бросилась к нему Сима, но он оттолкнул ее. Оттолкнул так, что она упала.
Упала, правда, на мягкий диван, но ощущение у нее было, что она разбилась вдребезги. Это разбилось вдребезги ее представление о нормальной семейной жизни. Сима сжалась, ожидая удара, — как это было с ее мамой. Почему у нее должно быть иначе? Второй брак ее матери — какое-то счастливое исключение…
Удара не последовало. Сергей, оттолкнув жену, скрылся в их общей спальне и затих. Через некоторое время Сима услышала храп. Сама она так и не смогла заснуть — лежала на диване, трогала обивку, вспоминала, как сама выбирала ткань, как гордилась, что смогла сэкономить при выборе модели. Эти воспоминания защищали ее от более болезненных — как они сидели с Сережей на бревнышке на берегу реки, смотрели на звезды.
Была ли она влюблена в него? Скорее всего, она влюбилась в свои представления о нем. Даже не о нем, а о том, каким должен быть настоящий мужчина, за которого девушка может выйти замуж и прожить беспечальную жизнь, варя ему борщи, стирая рубашки и рожая детей. И Сережа как нельзя лучше подходил под эти представления. Да, Симе не хватало романтики, но из нее супа не сваришь. Романтики было хоть отбавляй в фильмах, которые она смотрела, в ее тайных наивных мечтаниях, а Сергей был серьезным, надежным, прагматичным — каким еще должен быть глава семьи?
Семья. Для того чтобы семья могла быть настоящей, нужен был ребенок. Конечно, Сима мечтала о ребенке. Как будет носить его, как он будет брыкаться у нее в животе, как можно будет угадывать, чем он пытается изнутри привлечь мамино внимание — локотком или пяткой. Как он родится. Он — или она. Сима не знала, как это бывает, только читала иногда статьи в журналах. Читать она в принципе не очень любила, хоть и училась старательно, и все, что надо было по школьной программе, конечно, проштудировала, поражаясь, сколь разными идеалами жили люди, начиная с древности. С трудом осилила «Анну Каренину», но умилилась записочкам, которые писали друг другу Левин и Кити. Надо же, угадывать содержание по одной букве, вот это любовь! Настоящая…
А у нее что, не настоящая? Она бы хотела, чтобы у нее в жизни было что-нибудь подобное, но — нет. В жизни были обязанности, которые она старательно и честно исполняла, а теперь вот эта страшная, невозможная сцена, после которой Симе только и оставалось делать, что лежать, сжавшись, на диване и думать о том, в чем же она провинилась и что ей теперь делать дальше. «Все смешалось в доме Облонских»…
Под утро она все же заснула, опустошенная, точно выпотрошенная, пытаясь выгнать из себя осознание того, что семья их начала неотвратимо распадаться.
Первое, что она увидела утром, был хмурый Сергей, сидящий рядом с ее диваном в кресле. Сима сжалась в ожидании новых упреков и жестоких слов, но Сергей проронил только:
— Прости, стрекоза. Я вчера круто взял, это да. Не помню почти ничего. Только как был зол.
Сима молчала.
— Но ты и меня пойми, — повысил он голос. — Достали все! Мать, отец, начальник его тоже — отец от него зависит, не поспоришь. Реально весь мозг продолбили, почему потомством не обзаводимся! Я, что ли, им рожать буду?! Куры эти еще с работы материной. Кудахчут, хрень несут какую-то…
«Однако ж, ты эту хрень слушаешь и повторяешь. И откуда эти запахи водки и чужих духов? И почему шалавой ты называешь меня, а не ту курицу, чьими духами ты вчера вонял на всю комнату?!»
Так надо было бы сказать Симе. Но она не сказала. Только испытала небывалое облегчение — он попросил прощения! Он понял, что был не прав. А раз понял, то разве ему
