А так можно?
— Да, — улыбнулась я. — Немного осталось, и мы будем вместе. Я его жду.
— Понятно.
— Я хочу помочь тебе, Наира. Вытащить.
Она быстро покачала головой и тут же сморщилась от боли.
— Посмотри на себя. Ты больше не учишься. У тебя ничего нет. Даже мечты.
— Машина.
— Только машина, которая не по карману и на обслуживание которой уходит столько денег. У тебя сломаны ребра, ты выглядишь... прости, ужасно. Пора что-то менять.
Наира молчала. Я продолжила:
— Я помогу тебе. Но надо будет кое-что сделать.
— Что?
— Дать показания против Адель. Нужно позвать еще девочек. Я знаю, Лине и другим тоже есть что рассказать. Вместе мы ее посадим.
— А потом?
— Начнем всё с начала.
Наира фыркнула:
— И кем я буду? Продавцом косметики?
— Ты не будешь лежать в больнице и мучиться ломкой. И тебе не придется никому сосать. Вообще. Никогда.
Она хрипло рассмеялась:
— Заманчиво.
— Вчера я видела, как Адель окучивала новую девочку. Потом будет еще одна. И еще. Не исключено, что на этой самой койке, на которой сейчас лежишь ты.
Наира зажмурилась и расплакалась.
— Ты обвиняешь меня в том, что я тебя привела? Да? Так и знала, что ты винишь меня. — Она отвернулась. На лице отразились боль и сожаление.
— Я тебя не виню, Наир. У каждого своя голова на плечах. И ответственность за свою жизнь. Как говорится, если собьют на пешеходном переходе, то водителя, конечно, посадят, однако человека не вернуть. Поэтому лучше тысячу раз посмотреть по сторонам. И уж точно не соглашаться на заманчивые приглашения чужих теть. Но! Наира, возможно, избавив мир от Адель, мы сможем кого-то спасти. Может быть, прочитав наши истории, кто-то примет верное решение. Как ты на это смотришь?
Ни одна мечта не стоит того, чтобы закладывать душу. В тот день, поговорив с Наирой и другими девочками, я впервые почувствовала, что моя наконец в порядке. Очистилась.
Первым делом я позвонила матери Артёма и призналась, кем работала. Она практически не удивилась. Догадывалась в глубине души по моей манере одеваться. Однажды Виктория Фёдоровна подарила короткое дизайнерское платье. Было ужасно неудобно ее обидеть, и я примерила его ненадолго — измучилась вся. Она заметила.
Вскоре девочки написали заявления. Помогли связи Артёма, операцию спланировали четко. Адель задержали прямо в отеле. В ее номере обнаружили столько наркотиков, что хватило бы на две жизни. Влиятельные клиенты, опасаясь огласки своих имен, закопали Адель окончательно. Беляковой не стоило возвращаться в страну и вновь заниматься этим делом. У нее был шанс на новую жизнь, но она им не воспользовалась.
— Родители всё знают, — говорю я Артёму вместо приветствия.
Он мешкает ровно секунду. Этого времени оказывается достаточно, чтобы перестроиться с задорного настроения на серьезное и поменять тон.
— Давно? Учитывая любовь твоих играть в молчанку, могу предположить, что это длилось неделями.
— Наира в клинике лежит, мы с Петром ее отвезли на той неделе.
— Помню. И?
— Сегодня она во всем призналась матери, та пришла в ярость и позвонила моим. Они велели немедленно вернуться. Посадят под замок. Иначе могу считать, что семьи у меня нет. Представляешь?
Артём хмыкает.
— Поздновато для замка. Этим надо было раньше заниматься: когда огромные деньги от тебя начали поступать. Тогда их все устраивало. — В его голосе прорезается привычная убийственная сухость.
— Да нет, Артём... не жести, пожалуйста. Это семья. Они в шоке, и их можно понять. Они верили в меня.
— Алин, мы ведь уже говорили об этом.
— Я в порядке. Правда. Если бы знала, что к этому приведет спасение Наиры и процесс против Адель, поступила бы так же. Я просто... устала немного, Тём. Устала быть без тебя.
— Через три недели приедешь.
— Можно я приеду завтра? Поговорить. Хотя бы ненадолго. Мне нужно на тебя посмотреть, дотронуться. Я... не могу. Сильно скучаю. И одиночество... оно давит. Ты мне нужен.
Артём устало вздыхает. Я стараюсь быть сильной и не грузить его еще больше, но иногда не получается и выпаливаю, как есть.
— На меня тоже давит, Алин. Приезжай, я буду рад тебя увидеть.
— Спасибо.
Он глухо усмехается:
— Мне? Мотаешься за мной по тюрьмам и каторгам, еще и благодаришь.
Улыбка растягивает губы.
— Ох уж и мотаюсь! Подумаешь, пару лет на телефоне. Я бы тебя ждала и десять, и пятнадцать.
— Этих двух нам за глаза хватит. Каждый день я злюсь, малыш, что ты через это проходишь. Раз уж было суждено отсидеть, надо было успеть сделать это до встречи с тобой.
Я смеюсь:
— Кто бы тогда тебе письма писал и передачи собирал?
— Даже не представляю, почему тебе нравится это делать.
— Потому что любовь. За неимением прочего, для меня удовольствие — обдумывать, что положить тебе в посылку. Или что приготовить и как упаковать, чтобы довезти максимально свежим и угостить. Воображаю, как ты попробуешь и улыбнешься. Тебе будет приятно, а значит, и мне. Я... постоянно думаю о том, как облегчить тебе это все. И если получается, то я самая счастливая.
— У тебя получается.
Снова улыбаюсь.
— Я люблю тебя. Прости, что говорю так часто, я просто... — Дергаю кольцо на пальце. — Очень нуждаюсь в тебе. И, когда я говорю вслух, мне немного легче. Ты повторяешь, что я сильная, но я не сильная.
— Ты моя, — произносит Артём чуть тише. Потом добавляет: — О семье постарайся думать меньше. Они не обязаны принимать и одобрять твои решения. При этом ты не обязана выслушивать их претензии. Вообще никто не обязан слушать о чьих-то надеждах и разочарованиях. Если мы очень хотим, чтобы наше мнение приняли к сведению, надо, во-первых, вести себя адекватно. Во-вторых, подобрать правильные, корректные слова. Иногда это большой труд.
— Они моя семья.
— И что? Из-за этого им можно хер положить на этику и вежливость?
Вздыхаю.
— Все ты правильно говоришь, но осознать это сложно.
— Нужно было или оставаться в общине и быть удобной и хорошей, или идти своим путем, но при этом потерять одобрение.
— А можно и своим путем, и с одобрением?
— Некоторым везет и так.
Отец приехал ко мне через месяц после того разговора
