– Вот видишь? – Он сжал мою ладонь. – Это оказалось не так трудно.
Я открыла глаза. Гидеон повернулся на бок и лежал, подперев щеку левым кулаком. Из-за яркого света, обтекавшего его со всех сторон, мне было сложно рассмотреть лицо.
– Ты выйдешь за меня, Эстер Сарфати? – спросил он.
Я рассмеялась над абсурдностью вопроса.
– Тебе не нужно жениться на мне, Гидеон. – Я не могла даже соблюсти элементарных приличий – поблагодарить его или сказать, что для меня это честь. – Ты меня не знаешь.
– Я знаю, что ты умная и красивая, и мое сердце каждый раз радуется, когда ты рядом.
– У меня нет денег и семьи.
– Если бы меня волновало приданое, я бы для начала отправился к герцогине. – Как же, подумала я, щурясь на него против солнца. Во всей Италии не найдется человека, более несведущего в придворном этикете. Вероятно, ему нужна такая женщина, как я, способная защитить его от самого себя. – Я могу обеспечить себя и тебя тоже, – продолжил Гидеон. – Ты ведь не похожа на фривольных девушек, ты другая.
Я покачала головой.
– Я вообще не девушка. – В то время мне было двадцать. Но могло быть и девяносто.
– По крайней мере, окажи любезность подумать над моим предложением.
– Я окажу тебе бо́льшую любезность, отклонив его. Поверь мне, Гидеон, я не та, кто тебе нужен.
– Это лишь слова, а где доказательства? Без доказательств, как мне поверить, что брак с тобой окажется такой ужасной ошибкой? Мы живем в просвещенный век, Эстер. Только знание имеет значение. Расскажи мне о себе.
Если бы я рассказала ему о Чезаре и Джироламо, то наверняка положила бы конец его интересу ко мне. Я посмотрела на него, словно по лицу можно было понять, какое именно знание удовлетворило бы его. За его головой проплыло облако, напоминавшее очертанием женскую грудь.
– Ладно, – кивнула я, – вот что я знаю. Дон Христофор Колумб когда-то написал Изабелле Католической, что благодаря путешествиям он пришел к одному выводу: земля имеет форму женской груди.
На Гидеона это не произвело впечатления.
– Либо это вообще никакой не секрет, либо не тебе о нем рассказывать.
– Уверяю тебя, это секрет. Думаю, инквизиции не понравилось бы, если бы он стал широко известен. А я узнала его из источника, отличавшегося большим умением раскрывать секреты. Поскольку источник принадлежит мне, то и секрет мой.
– Это аргумент, так и быть, хотя, возможно, не бесспорный.
– Как и всякий аргумент. Теперь твоя очередь. Что ты мне расскажешь о себе?
Гидеон сел, снял с шеи золотую цепочку и опустил на мою ладонь. Украшение показалось мне теплым, как живое существо. Оно состояло из трех концентрических кругов с треугольником в центре, соединенных с ними знаками, в которых я узнала буквы иврита.
– Это мой секрет, – произнес он тоном, не оставлявшим сомнения, что демонстрирует мне нечто очень для него важное.
– Что это? – Я чувствовала себя глупо и немного виновато за то, что отделалась от него красивой, но лживой сказочкой Чезаре, к какой тот прибегал при обольщении.
– Символ знания. Особого знания, которого удостаиваются только те, кто имеет уши, чтобы услышать, и глаза, чтобы увидеть.
И тут в памяти словно приоткрылась дверца, и я вспомнила серьезного вида людей, часто наведывавшихся к моему отцу еще в Толедо, за несколько месяцев до его отъезда в Рим. Мне показалось, кое-кого из них я встретила здесь. Отец никогда не придерживался чересчур строгих правил в доме, но стоило прийти этим людям, как меня каждый раз выдворяли из общих комнат. Один из них, насколько мне помнилось, был родом из Кордовы.
– Это имеет отношение к кордовцу?
– Тихо. – Гидеон снова надел цепь на шею. – Не упоминай о нем. Будет лучше, если ты забудешь, что я вообще показывал тебе этот символ.
– В таком случае зачем ты мне его показал?
– Потому что я думал… вдруг он тебе знаком.
Я покачала головой.
– Буквы иврита, разве нет? Скольких ты знаешь женщин, кто умел бы читать на иврите? Отец был человек просвещенный, но всему есть предел.
– Сами по себе буквы мало что означают, гораздо важнее то, где они помещены и что символизируют. Они показывают Вселенную. Буквы в центре называют того, кого называть нельзя, поэтому я прячу украшение.
– И все же ты показал его мне.
– Я хочу, чтобы ты поняла. Я не тот, кем кажусь.
Это я прекрасно понимала.
– И ты, по-моему, тоже, – продолжил Гидеон. – А вот это, – он приподнял украшение с груди, – учит нас, что придет время, когда мы сможем стать самими собой. Когда нам больше не придется прятаться, чтобы реализовать наши истинные возможности.
Я села, внезапно запаниковав.
– Гидеон, ты говоришь о восстании? Потому что, если так, должна тебя предупредить, я не желаю об этом слышать. Что бы ты ни думал о моем положении, донна Лукреция добра со мной. Кроме того, я не знаю, как обстоят дела в Мантуе, но в Ферраре с иудеями обращаются хорошо. Так зачем же накликать беду?
– Эстер, ты считаешь, что с иудеями обращаются хорошо? Даже на нашей собственной земле, в Израиле, мы изгои. Нам приходится преклонять колена перед христианским понтификом и султаном. И нас разоряют со всех сторон, засовывают в самые старые и непригодные для проживания дома, отлучают от общественной деятельности, винят во всех бедах, от чумы до гибели урожая. – И рождении двухголовых телят, подумала я, хотя промолчала, позволив ему исчерпать тему. – И, по-твоему, это хорошее обращение? Знай, когда мы будем готовы, по мнению Господа, и придет Мессия, ты увидишь, как все изменится.
– Да я скорее всего погибну в огне вместе с христианами и мусульманами.
– Будь серьезнее, – нежно промолвил он. – Разумеется, я сознаю, что разговоры о Мессии смешны. Но Мессия – не человек и даже не бог в человеческих одеждах. Мессия – состояние души, готовность, открытость. То, чему учит нас кордовец, – искать возможности и использовать их, когда найдем. Это я тебе и предлагаю, Эстер, – возможность.
– Какую? Выйти за тебя замуж и стать хорошей еврейской женой с двумя наборами кастрюль и мезузой на каждом дверном косяке? Или пойти против моей герцогини? Каковы бы ни были ее грехи, она моя мать во Христе, Гидеон, она и ее семья дали мне больше, чем мои родные за всю жизнь. – Я поднялась на колени и начала заталкивать остатки нашего пиршества в корзинку, давя сыры, швыряя фрукты, вместо того чтобы стукнуть Гидеона, что мне очень хотелось сделать. – А теперь я намерена вернуться домой.
– Ваше желание для меня закон! – воскликнул он, легко вскочил и отвесил глубокий поклон.
– Прекрати! – Я попыталась закрыть корзинку, но никак не могла опустить крышку. Дергая за петлю, я сумела лишь оторвать ее. Меня трясло как в лихорадке, я даже испугалась, что заболела.
Гидеон отобрал у меня корзину и двумя-тремя ловкими движениями сумел приделать петлю на место. Он предложил мне руку, но я поднялась без его помощи и направилась к городу, даже не подождав, пока Гидеон соберет удочки или смотает сеть. Мы шли молча к опустевшим докам, мимо герцогского мола, мимо чаек, примостившихся на швартовых тумбах, и портовых грузчиков, дремавших в тени складов. Я услышала какое-то хрюканье и повизгивание, повернула голову и увидела шлюху, которая обслуживала клиента, прислонившись к стволу дерева. У меня по телу поползли мурашки, словно меня окунули в ледяную баню, как Чезаре.
Только когда мы приблизились к Морским воротам, я поняла, что Гидеон не захватил свой улов, и нарушила молчание, спросив, что случилось с рыбой.
Он пожал плечами.
– Рыбу пришлось оставить. Ты не дала мне времени оглушить ее и упаковать.
– Какая жалость!
Глава 4 Феррара, праздник Тела Господня, 1506
Мы никогда ничего не скрывали друг от друга. В этом наша уникальная сила, поскольку нам обоим приходилось учиться мастерству скрывать правду от других.
В следующий раз я увидела Гидеона через несколько месяцев. Наша жизнь протекала сурово в апартаментах герцога в Корте, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что рутинное существование скорее напоминало гладкую поверхность моря, скрывающую бурные течения.
Мадонна стала неотделима от Ипполито, с ним она правила герцогством в отсутствие мужа. Третьим, пусть и несуразным, правителем являлся маленький Джованни, которому позволили остаться в Ферраре. Я утешалась мыслью, что герцог, наверное, считает младшего брата мадонны меньшей угрозой, чем сына Чезаре. Мадонна проявляла живой интерес к его обучению и полагала, что он многое может почерпнуть, наблюдая ежедневные дела по управлению герцогством, хотя мальчик обычно очень скучал и во время церемоний часто ронял игрушки или спрашивал, сколько ему еще нужно здесь сидеть. Мадонна лишь терпеливо улыбалась братику. А что думал Ипполито – неизвестно, свои мысли он держал при себе.
Он и мадонна не только вместе принимали послов, председательствовали в судах, осматривали городские оборонительные сооружения, но и часто обедали вдвоем, смеялись над письмами герцога, где рассказывалось в живописных подробностях о его приключениях в Адриатическом море с парой венецианцев-капитанов, подобранных им в Ланчиано, и планировали развлечения на праздник Тела Господня. Анджела тоже находилась поблизости от Ипполито: ее муж благополучно отбыл в дом своей матушки в Сассуоло, а дочь по-прежнему жила в деревне.
