правосудия, а у людей побогаче или позавзятее—выставлять свой щитовой герб,
называвшийся проклямою, иначе зазывом, и’обязывавший всех родных и всех
принявших тот же герб в знак союза, или „клейнотничества*, являться на клич своего
предводителя. Обычай этот имел то практическое значение, что воинственные и
предприимчивые шляхтичи, с помощию своих вассалов, увеличивали наследственные
имения свои или фактическим захватом, или перевесом вооруженной силы на судебном
вече. Наковец, и безо всяких неправд, люди с характером гордым должны были
заботиться о крупности своего землевладения и увеличении доходов своих для того,
чтобы не сделаться игралищем загребистого соседа. Имения и доходы увеличивались,
как исходатайствованием у короля пожалований и особых привилегий, так и покупкою
земли у мелких владельцевъ» которые предпочитали продать свои ланы и леса одному
шляхетному „дуке“, нежели видеть их присвоенными другим.
Так, в отдаленные времена, было положено начало польскому можтвладтву, или
вельможеству, которое, в видах сохранения меж-
.
35
ду панами политического равновесия, образовало в Польше несколько десятков
удельных княжеств, под названием панских добр, ключей, волостей, и поделило
шляхту на несколько вассалъствующих партий. По свидетельству Длугоша, уже в XII
веке было в Польше семьдесят таких панских домов, которые „поднимали щитъ“ от
собственного имени и, пренебрегая, в сознании силы своей, именем шляхтичей,
называли себя панами.
Перевес на ту или другую сторону боевой силы и достатков борющихся
землевладельцев побуждал крестьян перебегать к тому пану, у которого было им
небезопаснее и попривольнее. Так как было бы напрасно требовать от соседей, чтоб
они не принимали к себе перебежчиков, то шляхта уже в конце ХИУ столетия пришла к
необходимости налечь законодательными правами своими на крестьян, и добилась
того, что вольным до тех пор кметям было запрещено переходить с места на место. В
польских займищах происходило таким образом нечто подобное верхнему и нижнему
течению воздуха. Требования жизни и быта велели крупным землевладельцам
расширять свои имущества на счет мелких, и те же требования побуждали крестьян из
имений мелких стремиться туда, где было попривольиее.
Подобное же движение происходило в Польше и относительно соседних племен.
Смешанное население Немецкой Империи, томимое феодальными смутами и
сознававшее превосходство в промыслах над отсталым Поляком, постоянно
выселялось в полудикую Сарматию, как в старину сравнительно тихую и обещавшую
больше прибыли. Здесь, как и в дотатарской Малороссии, хлопотали издавна о
заселении городов немецкими выходцами, и представляли Немцам (как называли и
немецких Славян) сохранять законы и обычаи родного их края. Но сельское население
смотрело па пришельцев, как на людей нечестивых. В праздничные дни Немцы
устраивали у церквей торги с кабаками, музыкой, песнями, которые нарушали чин
богослужения и отвлекали молодежь от молитвы. При этом ремесленные цехи, всегда
враждебные друг другу, заводили обыкновенно драки, в которые вмешивали и
подпоенных мужиков. Если же после драк запивали мировую, то общее согласие цехов
было еще вреднее для сельских жителей, чем их раздоры. Пользуясь коммерческой
организацией своею, мещанские цехи устанавливали произвольные цены привозимым
на рынки товарам. Напрасно местные воеводы и старосты публиковали собственный
тариф; оборона от немецких торгашей-была не но силам для отсталых в культурном
пройдошестве поселян.
36
.
Чувство отвращения сельской Польши к городской увеличивало еще
распущенность семейного и общественного быта, не виданная ни в панских домах, ни
в селах. Было известно, что Немцы, независимо от церковных браков, заключали новые
браки посредством обливанья, то есть попойки, и что этим способом держали по
нескольку жен. Было также известно, что городские цехи, называвшиеся братствами,
собирались в свои частные заседания не для разбора дел, а для безобразного
бражничанья, которое называлось Вшderbier. При этом, как и во время ремесленных
работ, Немцы одевались в такия короткия и странные одежды, что даже смотреть на
них считалось непристойностью. Празднуемый же Немцами понедельник отличался
крайним буйством и распутством, точно языческая вакханалия.
Все это было возмутительно уже само по себе, как для помещиков, так и для
степенных крестьян. Но города, наполненные и организованные Немцами, досаждали
Полякам еще больше тем, что заманивали к себе на заработки сельскую молодежь
обоих полов, которая, заразившись привычками разгульной жизни, норовила оставить
сельский быт навсегда. Каждый дурной член сельского общества, совершая свои
проказы, имел в виду укрывательство среди мещан, под их одеждой, делавшей беглеца
неузнаваемым. А хотя бы перебежчик и был узнан в городе, то польские Немцы имели
обычай не выдавать пришельца; в случае же крайности, спроваживали его в другой
город и даже за-границу. По мере того, как заграничные города извергали из себя все
им ненужное, тягостное или вредное в сельскую Славянщину (ибо не лучшие, а можно
сказать, одни худшие Немцы переселялись в Польшу), они из сельской Славянщины
привлекали молодых людей, поставленных в необходимость работать им за кусок
хлеба, то в виде бесприютных бродяг, то в виде ремесленных учеников. Кроме того,
перед началом каждой жатвы, заграничные Немцы, чрез посредство польских граждан,
вербовали в Польше сельских работников, и подрывали таким образом сельское
хозяйство польское.
Убыль рабочей силы от соседства полу немецких городов и от вербовки крестьян
для заграничных зарабатков заставляла землевладельцев принимать
противодейственные меры. На шляхетских съездах выработался наконец закон,
дозволявший отлучаться в города и за-границу только тем членам крестьянских
семейств, которые составляли в них как бы излишек. Положение сельского мужика
затруднялось, во затруднялось в соразмерности с тем, какъ
.
37
нарушал он обязательства своего подданства, первоначально добровольного. За
невозможностью в том веке принять меры более человечные, одно зло
нейтрализовалось другим. Оба, соединенные нуждой, сословия искали выхода из
местных обстоятельств, и каждое находило его в том, что зависело от него.
Недовольный паном мужик бежал к его соседу, или в городские цехи. Обманутый
мужиком пан ограждал свое хозяйство строгими мерами закона.
Когда экономические дела находились в таком натянутом положении, оба
хозяйственные класса, эти, можно сказать, две руки одного и того же промышленного
тела, напали на такой из него выход, который обещал им восстановление согласия,
нарушенного соблазнами грубой свободы. Этим выходом было заселение малорусских
пустынь, открывшихся перед нами после соединения Литвы с Польшею, или
гражданской унии, совершившейся в Люблине 1569 года. Но здесь и паны и их
подданные встречали новые препятствия к экономическому благоденствию.
Землевладельцам Польской короны в её соединении с Великим Княжеством
Литовским открылся простор для сбыта сельских произведений в порте Балтийского
моря и для устройства землевладельческих хозяйств на обширных пространствах,
бывших до тех пор ареною пограничных наездов и сшибок с литовскою Русью. В
бедственную для Польши эпоху, когда Литва была еще свирепой язычницей, Поляки,
содействуя распространению христианства и желая развить силы хищных соседей,
уступили свое балтийское поморье тевтонским рыцарям, яко воинам Св. Креста.
Тевтоны, или Крыжаки, отплатили за это Полякам войнами, заставившими их искать
союза с той же, уже полуправославною Литвою. Результатом соединения двух племен в
одно государство было подчинение Крыжаков польскому владычеству и открытие
свободного доступа водою в Балтийское море. Это море, почти.ненужное Польше во
времена оны, теперь, с развитием её экономического быта, вернулось к ней, словно
доходное имение носле убогих в своем невежестве предков. Панские добра,
облегченные от общественных тягостей привилегиями, стали приносить неслыханные
до тех пор доходы. Громадные состояния выростали при одних и тех же рабочих силах,
а избыток денежных средств дал новое движение экономической предприимчивости.
