и столетие спустя [2338]. Испанцы находились под опекой центральной власти. Графам запрещалось взыскивать с них какие-либо повинности в свою пользу и рассматривать добровольные подношения, которые те могли делать от случая к случаю, как знак признания зависимости [2339]. Нетрудно заметить, что эти нормы вписываются в канву политики первых Каролингов по отношению к мелким собственникам.
Источники настойчиво подчеркивают законность владельческих прав апризионариев, которая основывалась одновременно на захвате фактически ничейной земли и на королевском решении [2340]. Поселение испанцев в Септимании не было стихийным, а происходило под контролем франкских властей, которые наделяли каждого колониста участком земли. Капитулярий 844 г. называет владения переселенцев portiones и сообщает, что испанцы обосновались на них с позволения либо короля, либо графа [2341]. В землеустройстве испанцев участвовали представители местных властей — сайоны [2342]. В соответствии с нормами вестготского права, по прошествии 30 лет (legitimi anni) апризионарии приобретали на свою землю некое право давности [2343]. В чем именно оно выражалось, неясно, и я поспорил бы с П. Боннасси на счет того, что по истечении этих "законных лет" апризио уже ничем не отличалась от "полной собственности" [2344], Автоматического превращения aprisio в proprietas, во всяком случае, не происходило. Как отмечалось выше, оно совершалось при помощи специального королевского пожалования, притом не обязательно через 30 лет [2345]. Для современников эти формы обладания имуществом не были тождественными, хотя определить суть различия они затруднялись.
Институт апризио следует рассматривать в контексте исключительных условий, в которых он возник: колонизация разоренной области, недавно завоеванной, но до конца не покоренной, к тому же расположенной на опасной границе. Размышления о сущности апризио приводили всех серьезных исследователей за последние сто с лишним лет к заключению о глубоком своеобразии и нетипичности этого института для франкского общества, достаточно отчетливо различающего аллод и бенефиций. Но сказать, что истина посередине — значит все же уклониться от ответа. Посередине, говорил Гете, лежит не истина, а проблема. Ответ же, по-видимому, в том, что институт апризио не укладывался в систему привычных для франкского общества отношений, и с помощью оппозиций "аллод — бенефиций", "публичное — частное" его суть никак не определить. На деле апризио — собственность, ограниченная не очень обременительными и притом обязательными для всех свободных повинностями в пользу государства. В теории же — это привилегированное условное держание от короля, отличаемое от собственности. Это противоречие указывает на переходный характер общества, которое все с большим трудом воспринимало земельную собственность, не вовлеченную в систему феодальных отношений. Мелкие собственники, независимые от частной власти, стали рассматриваться как находящиеся в некоей, плохо определенной, зависимости от государства. Особенно ясно такой подход обнаружился в отношении новых поселенцев, чьи права не были подтверждены ни документами, ни даже традицией, а были дарованы короной. В частности, возложенные на них налоги и публичные повинности незаметно уподобляются сеньориальным платежам и службам. При первых Каролингах этот процесс еще только начинался, однако в дальнейшем, по мере исчезновения условий, вызвавших институт апризио к жизни, и интеграции апризионариев в систему франкского общества, эта форма землевладения постепенно утратила первоначальный облик и в конце концов растворилась в массе аллодов, феодов и крестьянских держаний.
Рассматривая апризио как важный источник пополнения мелкой земельной собственности, следует иметь в виду, что фонд неосвоенных государственных земель стремительно сокращался. Уже капитулярий 844 г. констатирует, что вновь прибывшие испанские иммигранты вынуждены селиться во владениях частных лиц [2346]. Похожая картина наблюдалась в Южном Провансе после падения арабской цитадели в Ле Френэ. Здесь также имела место активная аграрная колонизация, однако в результате графских пожалований церковным и светским сеньорам и практикуемых ими самочинных захватов, фонд ничейных земель очень скоро иссяк. "Когда языческое племя было изгнано из своих пределов, то есть из Фраксинета, — рассказывается в грамоте конца X в., — и тулонская земля начала осваиваться и возделываться, всякий, в соответствии со своим достоинством, захватывал землю в свое владение, невзирая на границы. Поэтому в случае спора более могущественные набрасывались друг на друга, захватывая столько земли столько, сколько могли" [2347]. Таким образом, в ходе колонизации возникали как крестьянские, так и вотчинные хозяйства. Это особенно знаменательно, поскольку речь идет о самой благоприятной для возникновения крестьянского землевладения ситуации, ушедшей в прошлое вместе с реконкистой.
Аграрная колонизация могла привести к расширению мелкой собственности также в тех случаях, когда осваивались действительно целинные земли, веками или вовсе никогда не знавшие рала и лопаты. Но таких земель в изучаемом районе было не так уж много, и почти исключительно в горных местностях, например в Севеннах [2348]. На давно освоенной равнине наиболее распространенной формой колонизации была распашка нови в пределах частных владений, как домена, так и держаний, которая никак не могла привести к образованию крестьянской собственности. Поэтому дальнейшее пополнение мелкой собственности было возможно главным образом за счет дробления частных владений. Речь идет не только о разделе семейного имущества между наследниками, но и об особых договорах, заключаемых сеньорами с людьми разного статуса в ходе аграрной колонизации.
В этой связи чаще всего вспоминают о комплантационном договоре, известном с начала IX в. [2349] В соответствии с таким договором, землевладелец передавал крестьянину — или человеку иного статуса — участок пустоши, с тем чтобы тот насадил на нем виноградник. По истечении нескольких лет, обычно пяти (когда виноградник начинал плодоносить), половина виноградника доставалась крестьянину. Иногда она становилась собственностью крестьянина, иногда он получал ее в пожизненное пользование и не мог распоряжаться ею без разрешения сеньора [2350]. В данном случае интерес представляет вопрос о социальном положении этого крестьянина. В литературе можно встретить утверждения о том, что это свободный аллодист [2351]. Однако вывод этот умозрительный, построенный исключительно на том факте, что в грамотах, оформляющих комплантационный договор, вотчинник и крестьянин выступают как равноправные стороны, и не учитывающий, что в Южной Франции, как и в Каталонии, сделки могли заключать и зависимые люди [2352]. В этой роли выступали и люди более солидного достатка, использовавшие, как можно предположить, чужой труд [2353]. Все это позволяет сделать вывод о том, что комплантационный договор лишь подпитывал уже существовавшую мелкую собственность, но не порождал ее, по крайней мере, в больших масштабах. Если участником договора был зависимый крестьянин, в наиболее благоприятном для него случае, могла возникнуть парадоксальная ситуация, когда, оставаясь в сеньориальной зависимости, он становился собственником тех участков, что приобрел по договору, —
