заговорщиков.
Вечером того же дня — а это был Великий Четверг — в покои императрицы был срочно вызван ничего не знавший о происшедших событиях Константинопольский патриарх Алексей III Студит. Каково же было его изумление, когда он обнаружил тело мертвого императора Романа III на столе, а в дальнем углу Зою вместе с Михаилом Пафлагоном, одетым в царское платье. Царица потребовала от архиерея обвенчать их, и тот не посмел отказать. Поздней ночью небольшая группа придворных провозгласила 24-летнего Пафлагона новым императором Михаилом IV, а на следующий день, 12 апреля 1034 г., в Великую Пятницу, состоялась публичная и торжественная процедура возведения его на царский трон в присутствии синклита и представителей армии. В этот же день был погребен император Роман III Аргир [753].
Византия покорно приняла неожиданный для нее поворот судьбы, но, судя по дальнейшим событиям, так до конца и не признала Михаила IV настоящим царем. При нем для византийского сознания наглядно обнаруживалась разница между случайными фигурами и такими монументальными личностями, как Василий I Македонянин или Василий II Болгаробойца. Конечно, порфирородная царица была вправе выбрать себе спутника жизни, а грекам — императора. Но поставить василевсом своего любовника, человека незнатного рода, совершенно неизвестного Римскому государству? Это действительно стало беспрецедентным скандалом.
Между тем, объективно говоря, в Михаиле IV было много здравого смысла, подчас удачно заменяющего ему государственный опыт и образование. Молодой, красивый, крепкий телом мужчина, этнический грек, он был рассудителен, доброжелателен, не мот и в известной степени великодушен. Любитель духовных особ, он много жертвовал на монастыри и любил общаться с монахами [754]. Современники особенно отличали его простоту и скромность: даже став императором, Михаил не оставил привычки своей юности, предпочитая простое платье и старательно избегая лишних торжеств и церемоний, на которых чувствовал себя не вполне уютно. Получив власть, император не стал ничего менять в прекрасно функционирующем аппарате Римского государства, не убрал никого из членов синклита, был доступен всем желающим, простил населению недоимки в бюджет, отменил тяготивший крестьянскую общину закон об аллиленгиях — обязанности соседей уплачивать налог за вымороченное имущество, постоянно раздавал деньги голодающим и нищим. Летописец даже упомянул, что если бы не прелюбодеяние с Зоей, которым осквернил себя Пафлагон, и подозрения о его участии в убийстве Романа Аргира, Михаила IV можно было бы даже причислить к наиболее достойным императорам Римской империи [755].
Однако эти личные качества не имели под собой главной опоры — понимания государственных задач и величия своего титула. Это пришло к Пафлагону позднее, когда уже ничего нельзя было изменить. Хуже того, проведя юность в царских покоях, он не получил никакого образования и при необходимости сослаться на законы, как правило, торжественно и «глубокомысленно» молчал. А ведь император традиционно считался главным законотворцем Византийской империи и верховным судьей. Если же знание законов было ему недоступно, то каким способом Михаил IV мог подтвердить свои священные обязанности хранителя права? Уже это обстоятельство неумолимо подрывало пока еще никак не оформившийся авторитет царя в обществе.
Сложные государственные проблемы также зачастую оставались вне его сознания, и василевс остро нуждался в опытном советнике, в качестве которого и выступил Иоанн Орфанотроф. Возможно, как человек неглупый, царь мог бы по примеру других императоров, вышедших с низов, восполнить со временем лакуны образования, но ему мешала внезапно обнаружившаяся тяжелая болезнь, приступы которой встречались все чаще и чаще. Доходило до того, что для торжественных выездов в город императорские носилки специально оборудовались красными занавесками. Когда болезнь усиливалась и появлялись признаки приступа, слуги тотчас задергивали их. При конных выездах верхом натренированные телохранители мгновенно смыкались, скрывая царя от посторонних глаз, если тот вдруг падал без чувств с лошади, что случалось неоднократно.
Приняв власть, Михаил IV и сам чувствовал себя мало приспособленным для решения важных государственных дел, хотя в случае необходимости проявлял личное мужество и терпение. Отношения с Зоей вскоре были им прерваны самым решительным образом — он никогда не любил императрицу, и, как человек совестливый и благочестивый, томился душой, скорбя о своих прегрешениях и убийстве Романа III Аргира. По причинам, изложенным ниже, император вскоре разошелся со своими родственниками, откровенно и нагло использующими выпавшие на их долю возможности грабить государство. Ко всему прочему, болезнь не унималась. Стыдясь и желая уединения, василевс постепенно все больше и больше уходил в одиночество, завел множество друзей среди монахов, с которыми проводил почти все время [756].
Но именно такого царя искал для себя старый интриган евнух Иоанн Орфанотроф. Правда, его мысли были гораздо более амбициозные, чем просто статус «серого кардинала» при царской особе. Заветной мечтой Орфанотрофа было стать Константинопольским патриархом, и он попытался, что называется, с ходу реализовать ее. Конечно, такой пост при слабом царе и явно сформировавшейся тенденции «византийского папизма» давал евнуху почти безграничную власть в Римской империи. К патриарху Алексею III Студиту явились епископы — посланники Орфанотрофа и начали с ним переговоры о добровольном оставлении архиерейского престола столицы. В качестве «канонического» довода они сослались на нарушение процедуры его назначения патриархом — не решением Собора епископов, а велением императора Василия II Болгаробойцы. Нечего и говорить, что никаких канонов Студит не нарушил, и процедура его хиротонии полностью соответствовала канонической практике Византийской империи. Это он и ответил «переговорщикам», а потом добавил, что если его избрание признают незаконным, то пусть низложат одновременно с этим всех митрополитов, поставленных им за 11 лет управления Восточной Церковью, и анафематствуют трех императоров (!), коронованных им на царство. Если Орфанотроф готов пойти на это, не без иронии заметил патриарх, то он, конечно, сам оставит престол. Разумеется, на такое евнух пойти не осмелился [757].
Впрочем, если он что-то и потерял в реальных полномочиях, то немного. Уже в первые дни нового царства он был почтен василевсом титулом синкелла и полностью сосредоточил все нити управления Римским государством в своих руках. Человек глубоко циничный и властолюбивый, он сохранил в душе единственное доброе чувство — к своим родным, которых во множестве начал устраивать на самые высокие должности. Плебеи по духу и образованию, высокопоставленные нувориши устроили настоящий грабеж, беззастенчиво забирая все, что им нравилось. К чести Михаила IV, он очень остро воспринял такие факты. И когда отдельные сановники каким-то образом умудрялись докладывать ему о злоупотреблениях, миновав защитные барьеры Иоанна Орфанотрофа, которыми тот окружил царя, василевс не оставался безучастным. В такие минуты император горячился, высказывал брату и родственникам много нелицеприятного, но затем евнух успокаивал василевса, убеждал, будто подобные
