домочадцев, символ веры [2956], наставлять на путь истинный, знакомя с тем, что прочитали в священных книгах или услышали в храме, [2957] силой или убеждением препятствовать им совершать языческие обряды [2958], держать в строгости и послушании, не развращая снисходительностью [2959] и следя за тем, чтобы те не грешили хотя бы в их присутствии [2960]. Вина раба на совести господина: "если ты гневаешься на согрешившего раба, ты должен гневаться на самого себя" [2961]. И уж тем более грешно быть несправедливым к своему рабу, как, впрочем, и к ближнему, жене или сыну [2962]. С другой стороны, если господин попросит прощения у раба, тот может возгордиться, поэтому лучше этого не делать, а попросить прощения у Бога [2963]. Эта сентенция едва ли не ключевая для понимания того, какое место занимали рабы в пастве и в мыслях Цезария.
Он нигде не говорит о том, что рабы не посещают его проповеди, что это запрещено или не принято или что в этом им препятствуют господа. Однако он и не понуждает прихожан приводить в храм своих рабов. Присутствуют ли они на его службах или нет, напрямую епископ к ним не обращается, предпочитая окормлять их при посредничестве их господ, коих соответствующим образом и наставляет. Трудно представить себе, что рабы вовсе не приходили в храм — это при римском-то обычае появляться в общественных местах в сопровождении целой свиты из рабов и клиентов! Однако то, что господа не считали себя обязанными приводить или посылать их в храм, тоже достаточно ясно.
Что можно сказать о социально-экономическом облике рабов? По большей части, это домашние рабы: слуги, наложницы и т. д. Но далеко не все. Некоторые располагали средствами к существованию и выплачивали что-то своим господам [2964]. Какая-то часть рабов вела собственное хозяйство, так что господину не приходилось кормить их "как бы, из своего имущества", хотя, конечно, никто не сомневался, что такое хозяйство и имевшееся в нем добро принадлежат господину [2965]. Ничто не указывает на существование двуногого скота, ежедневно направляемого на выполнение определенных господином работ. Напротив, все говорит за то, что сельские рабы обладали известной хозяйственной самостоятельностью, которой злоупотребляли, нерадиво распоряжаясь вверенным им господским имуществом, например виноградником [2966]. В этом суждении необязательно усматривать аллюзию к евангельской притче о дурных виноградарях (Мф. 21.33–41; Мк. 12.1–9; Лк. 20.9–16); во всяком случае, Цезарий ее не вспоминает.
Статус колонов не слишком отличался от статуса рабов. Убеждая прихожан платить церковную десятину, Цезарий замечает: "Коль скоро земля и все, что есть в ней, принадлежит Господу, то мы рабы Господа, равно как и колоны; не знаю, как можно не признать своего владельца" [2967]. Земные господа заинтересованы в умножении детей как своих рабов, так и колонов [2968]. Важно при этом, что проповедник объединяет их словом mancipia [2969]. Этих и других зависимых в социальном и юридическом плане людей он описывает также при помощи конструкции: "все фамилии и все, к вам относящиеся" [2970]. Симптоматично, что глагол pertinere епископ употребляет и в отношении имущества [2971]. Не менее важно, что в отношении таких людей "старшие" прихожане Цезария располагают реальной и большой властью. Он убеждает свою паству не только нести им слово Божье, не только удерживать от дурных привычек и языческих предрассудков, не только заставлять их разрушить свои капища и сжечь священные деревья, но также — "если они к вам относятся", "если можете", "если обладаете властью" — наказывать по всей строгости: потчевать бичом, остригать, заковывать в железо [2972].
Кстати, сам Цезарий в этом смысле был примерным господином: его биографы с умилением сообщают, что он запрещал давать своим рабам и другим слугам больше 39 ударов плетью в день [2973] — на один удар меньше, чем позволяла Тора (Вт. 25.3), и ровно столько, сколько досталось апостолу Павлу от иудеев (2 Кор. 11.24). И в самом деле: если эта порция не сгубила апостола, она уж никак не могла повредить провинившемуся рабу. Впрочем, иронизировать, может быть, и не стоит. Ведь в том, что касается наказания рабов, современное Цезарию законодательство практически не знало каких-либо ограничений.
2. Формирование класса феодалов
Сегодня уже нет необходимости обосновывать важность изучения истории господствующего класса для исследования социально-экономических процессов средневековья, как, впрочем, и любой другой эпохи. Во-первых, без этого невозможно в полной мере понять природу феодального строя, характеризующегося ярко выраженным функциональным разделением труда между социальными группами. Во-вторых, из-за однобокости сохранившихся источников сведения о представителях элиты как о носителях определенных социальных, юридических, хозяйственных и культурных традиций оказываются нередко, хотя и косвенной, но очень важной информацией о подвластных им землях и населявших их людях.
Как уже отмечалось, начиная с 60-х годов, тема знати является в медиевистике одной из приоритетных. Начиная с Ж. Дюби история феодального общества все чаще видится через призму истории феодальной элиты, и, притом что налицо перекосы, нельзя не признать, что вопрос этот изучен очень хорошо — по крайней мере, что касается позднекаролингской и посткаролингской эпохи. Более ранний период не обделен вниманием, но рассматривается в другом, преимущественно просопографическом, а также историко-культурном ключе, и, безусловно, вне связи с проблематикой "феодальной революции", в ходе которой, по мнению большинства специалистов, возникла феодальная элита, а вместе с ней — и сам феодализм. В этой ситуации я посчитал правильным сосредоточиться на предыстории этого явления, с тем, чтобы определить, насколько оно было подготовлено предшествующим развитием.
Сообщения Цезария можно рассматривать как отправную точку такого исследования, поскольку ни один другой источник этого времени не дает столь полной картины южногалльского общества. Однако этой картине местами недостает четкости. Обратимся поэтому к другим, более фрагментарным, но порой более вразумительным известиям.
Судя по житиям, письмам, хроникам, некоторым другим нарративным памятникам V–VI вв., в Провансе этого времени безраздельно господствовали те же сенаторские семьи, в руках которых этот край находился в эпоху Домината [2974]. В Септимании варварское влияние было более ощутимым, однако и в этом районе галло-римская знать сохраняла сильные позиции [2975].
Как уже отмечалось, Цезарий лишь однажды произносит слово senator. Но другие источники докаролингской эпохи не раз
