с тем, по авторитетному мнению П. Гири, есть основания говорить о родственных связях Аббона (как и его главного политического соперника, мятежного патриция Мауронта) с северной, франко-бургундской знатью. Постепенное сближение автохтонной галло-римской аристократии с пока еще иноземной аристократией германского происхождения подтверждается и активным участием Аббона, на стороне Карла Мартелла, в борьбе с арабами и их провансальскими союзниками [3006]. Владения Аббона были разбросаны на огромной территории от Макона до Марселя с эпицентром в северном Провансе и Дофинэ [3007]. Состояли они как из небольших разрозненных участков, так и из значительных компактных поместий (cortes), поделенных иногда с родственниками. Эксплуатация этих земель мало чем отличается от той, что имела место в поздней античности. Практически никаких следов подлинно бенефициального землевладения: 10 бенефициев, упомянутых в документе, отданы, по большей части, рабам и вольноотпущенникам и были, похоже, менее предпочтительны для последних, чем держания sub nomine libertinitatis. Традиционный облик поместий Аббона явствует также из характера повинностей (obsequium, impensio), прочности его власти над отпущенниками и их имуществом, наконец, из специфически античных штрихов, характеризующих его домашнюю челядь: тут есть и евнух, и портной по шелку (siricarius), и арфист, живущий, впрочем, с пожалованных ему в бенефиций земель, которого очень удачно зовут Йокос [3008].
Проникновение франкской знати в Средиземноморье относится ко времени Карла Великого и его ближайших преемников. Ключевым моментом явилось, видимо, создание в 781 г. для Людовика Благочестивого автономного аквитанского королевства с центром в Тулузе, при дворе которого собралось, наряду с местными магнатами, немало северян. Один из них, граф Гильом, двоюродный брат Карла Великого, воспетый в chansons de geste как Гильом Оранжский, стал основателем династии графов Оверни [3009]. Поначалу франкские графы были сугубо должностными лицами, не связанными ни имуществом, ни родством с местной знатью и ни в коей мере не считавшими свое назначение в этот район постоянным. Но уже в середине IX в. многие графы-северяне обзаводятся во вверенных им округах земельными владениями — либо в виде пожалования со стороны короля (главным образом за счет поместий, конфискованных у то и дело бунтовавшей местной знати), либо, что, похоже, случалось чаще, благодаря матримониальным союзам с этой знатью [3010]. Важным средством интеграции пришлых феодальных элементов в южнофранузское общество было установление ими имущественных и иных отношений с местной церковью. Начало этой политике положил граф Гильом, ставший под конец жизни аббатом основанного им в районе Лодева монастыря Желлон [3011].
Определить сколько-нибудь точно долю северян в составе южнофранцузской элиты, конечно, невозможно, но она была достаточно весомой. Во всяком случае, в X в. представители нескольких аристократических семейств региона, например, графы тулузские [3012] и графы мельгейские [3013], заявляли в суде, что живут по салическому закону. Однако ядро знати и в это время составляли все же не северные выдвиженцы, а потомки старинных местных родов. В Септимании было много именитых готских фамилий, перешедших на службу к Карлу Мартеллу и Пипину Короткому; в дальнейшем, в результате иммиграции из Испании число их даже возросло. Готом, притом сыном готского графа, был знаменитый церковный и государственный деятель первой трети IX в. Бенедикт Анианский [3014]. Ссылки на вестготские законы характерны для большей части Септимании, и это касается в первую очередь документов, исходящих от влиятельных людей [3015]. Отмечу, что преамбулы септиманских грамот X в. содержат уважительные упоминания сразу о трех законах: римском, готском и салическом [3016]. В Провансе, где традиционно гордились именно римским происхождением [3017] и где подчеркнуто ссылались на римские законы [3018], к X в. элита также оказалась разбавленной пришлыми, в основном франкскими элементами, но преобладали, как будто, по-прежнему, старые галло-римские семьи. Из такой семьи происходил, например, клюнийский аббат Майоль, владевший многочисленными поместьями в центральном Провансе [3019]. Показательно также, что между магнатами юго-восточной и даже центральной Франции сохранялись, если не реальные родственные связи, то хотя бы воспоминания о них. Так, еще в X в. орильякский граф Геральд претендовал на родство с Цезарием Арелатским [3020].
Было бы, разумеется, ошибкой считать аббата Майоля или графа Геральда в генеалогическом отношении больше "римлянами", чем тех провансальских и септиманских сеньоров, что считали себя готами или франками. Собственно этнические различия в это время уже не играли важной роли, можно говорить лишь о традиции следования тому или иному этнокультурному и этнополитическому имиджу [3021]. Однако сам факт, что большинство знатных родов Средиземноморья до конца каролингской эпохи идентифицировало себя с римлянами, знаменателен. Отмечу также быструю социальную ассимиляцию, которой подверглись в Провансе и Септимании северные выдвиженцы первых Каролингов, не исключая и тех, кто продолжал именовать себя франками. Обосновавшись на юге Галлии, они очень скоро утратили интерес к сохранению в родных местах владений или родственных связей. Притом, что южнофранцузские грамоты IX–X вв. богаты свидетельствами о весьма рассредоточенных вотчинах, речь почти всегда идет об изучаемом регионе. Так, в 813 г. некто Далила, адресат диплома Карла Великого, располагал землями в диоцезах Нима, Изеса и Родеза [3022]. В 929 г. некий Эльдегрод завещает земли в диоцезах Уржеля, Эльн и Каркассона [3023]. В 956 г. вдова, по имени Удальфреда, передает дочери ряд родовых владений in comitatu Vennaxino, т. е. на восток от Авиньона, а также земли в районе Агда, доставшиеся ей от мужа [3024]. Примеры такого рода легко умножить, в том числе за счет церковных сеньорий. Южнофранцузские монастыри получали иногда дарения издалека, но опять-таки в пределах региона [3025]. Отдельные приобретения, сделанные ими в Северной Франции, Италии, Кастилии, Англии (в случае аббатства Конк), приходятся на конец XI и на XII в. Как свидетельство социальной консолидации правящей элиты Прованса и Лангедока следует расценить и региональную замкнутость здешнего епископата, нарушенную только грегорианской реформой. До середины XI в. епископские кафедры (а через них и основные монастыри) находились под контролем местной знати; некоторые из них десятилетиями занимались представителями одного и того же рода.
Этот вопрос один из наиболее изученных. Он привлекал уже эрудитов XVII–XVIII вв., к нему регулярно обращаются и в наши дни. Знать и монастыри, знать и епископат, знать и церковная реформа, знать и распространение культов, церковь и рыцарство, церковь и установление Божьего мира, — эти и некоторые другие вопросы социальной истории региона, так или иначе связанные с историей церкви (не говоря уже о вопросах внутрицерковной жизни), занимают очень важное место в современной французской историографии. Ряд основополагающих исследований, например многократно цитированная книга Э. Манью-Нортье, написаны именно в этом ключе —
