упоминают провансальских [2976] и даже септиманских "сенаторов" [2977], охотно используют позднеримскую придворную титулатуру и говорят о "светлейших и сиятельных мужах" [2978], "патрициях" [2979] и т. д. Речь идет, конечно, не о должностном положении, а о наследственном статусе [2980]. Не менее важно подчеркнуть, что в VI–VIII вв. термин "сенатор" обозначал знатного человека вообще, независимо от того, претендовал ли он всерьез на происхождение от того или иного римского сенатора [2981]. Григорий Турский говорит об одном из своих героев, что он был, "хотя и не сенаторского, но все же свободного происхождения" [2982], а житие Амвросия Кагорского прямо противопоставляет сенаторов плебсу [2983]. Слово senator было в ходу вплоть до середины VIII в. [2984] Отмечу также, что оно стало личным именем [2985].
Южногалльскую знать докаролингского времени отличал своего рода "интеррегионализм": и по своим родственным связям, и по послужным спискам, и по расположению поместий она была чем угодно, но только не совокупностью локально замкнутых кланов. К концу V в. заоблачно высокая имперская аристократия, владевшая, по словам Аммиана Марцеллина, землями "почти во всех концах римского мира" [2986], постепенно сошла с арены. В пандан хрестоматийному примеру из "Жития св. Мелании" [2987], можно привести более скромные, зато напрямую относящиеся к изучаемому региону. В частности, поместья Паулина Ноланского находились по обе стороны Пиренеев [2988], а также в Кампании. Не менее любопытен случай злополучного Паулина Пеланского, названного так по месту рождения в далекой Пелле — древней столице Македонии, где в должности викария провинции служил его отец, сын знаменитого поэта и консула 379 г. Авсония. Проследовав вместе с отцом в Карфаген, затем в Рим, Паулин провел большую часть своей жизни в окрестностях Бордо, где его семье принадлежало немало земель. Когда же бесчинства варваров превзошли все пределы, он вознамерился переселиться на Балканы, где, надо полагать, от матери унаследовал поместья в Ахайе и Эпире [2989]. Этому воспротивилась его жена — "из чрезмерного страха перед морским путешествием", напишет он впоследствии [2990]. Потеряв в конце концов и ее, и детей, а попутно и все свои аквитанские имения, Паулин на старости лет обосновался под Марселем, где ему принадлежал клочок земли [2991].
Горизонты провинциальной знати стремительно сужались. Среди многочисленных корреспондентов Сидония почти нет людей, живших за пределами Галлии [2992], — притом, что он все-таки был зятем императора Авита и сопровождал его в ходе трагической италийской эпопеи, а позднее, в 469 г., стал префектом города Рима. Направляясь туда за высокой должностью (какой-нибудь), Сидоний, по его же рассказу, передвигался не столько от одной почтовой станции к другой, сколько от поместья к поместью: в Южной Галлии у него были знакомые едва ли не в каждой civitas. Однако за Альпами он никого не знал, и даже в Риме ему поначалу пришлось остановиться в гостинице [2993]. Не менее показателен пример Руриция Лиможского, который, согласно Фортунату, состоял в родстве с италийским родом Анициев [2994], но сам об этом никак не упомянул. "Иностранцев" среди его корреспондентов нет и в помине. Реальное значение сохраняли лишь родственные и дружеские связи внутри Галлии, точнее в ее южных и центральных областях, и этими связями дорожили.
Шестой век в этом смысле не принес особых перемен. Так, Цезарий был родом из-под Шалона-на-Соне; когда в бытность свою леренским монахом он подорвал чрезмерными постами здоровье, аббат отправил его на поправку в Арль, где, как уже говорилось, епископом был его родственник, Эоний, после смерти которого на кафедру и заступил Цезарий [2995]. В правление Цезария Арль посетил епископ Баланса Аполлинарий (кстати, брат известного писателя — епископа Авита Вьеннского), встретивший там своих родичей Парфения и Ферреола; в Марселе его приняла "сенаторша" Аркутамия, также состоявшая с ним в родстве, видимо, по мужу [2996]. Предшественник Эония, епископ Леонтий, находился в какой-то степени родства с Рурицием [2997]. Если принять идентификации Р. Мэтисена [2998], упомянутый чуть выше Парфений приходился Рурицию внуком, отосланным им от греха подальше в более безопасный Арль, возможно, к его дяде по матери, также известному писателю и будущему епископу Павии Эннодию. Парфений был женат на Папианилле, внучке императора Авита и, таким образом, неродной племяннице Сидония Аполлинария [2999]. При франках он сделал успешную карьеру, став патрицием, а затем и magister officiorum, но кончил плохо: убив жену из ревности, он сам был в 548 г. растерзан в Трире толпой, разъяренной введенными им высокими налогами [3000].
Просопография позволяет предположить, что старые аристократические семьи южной Галлии, в целом, сохранили как экономическую, так и политическую власть вплоть до середины VIII в. Из их среды комплектовался местный епископат, они же контролировали доступ к основным гражданским должностям [3001]. Яркий пример — семья св. Дезидерия, епископа Кагора с 630 по 655 г., владевшая многочисленными имениями "в пределах" Кагора и Альби. На этом посту он сменил своего старшего брата, Рустика, бывшего до этого архидиаконом Родеза, другой его брат, Сиагрий, был правителем Марселя, затем Альби, где женился на знатной уроженке этих мест [3002]. Другой пример — родня св. Сеголены (рубеж VII–VIII вв.), после смерти супруга, магната из Альби, отказавшейся от богатств и ставшей отшельницей. Один из ее братьев, Бабон, был герцогом Альбигойской области, другой — епископом [3003].
В VI в. южногалльская знать держалась особняком от все более варваризированной элиты Нейстрии, не говоря уже об Австразии. Одним из проявлений этой обособленности была заметно большая, чем в других частях Галлии, приверженность старым культурным традициям. Известен ироничный рассказ Григория о некоем Домноле, родом, по-видимому, с севера, которому король Лотарь предложил было вакантную кафедру Авиньонской церкви, но тот, ссылаясь на свою "простоту", умолил избавить его от неминуемых насмешек "сенаторов-софистов и судей-философов" и выпросил себе кафедру поуютнее, в Ле Мане [3004]. В это время не только церковные, но и светские должности, не исключая пост ректора Прованса, почти всегда находились в руках местной знати или связанной с нею галло-римской знати Лионэ, Оверни и других сопредельных областей. В VII в. ситуация меняется. Правителями Прованса все чаще оказываются северяне, стремящиеся, однако, породниться с местными аристократическими семьями [3005].
Не раз упоминавшийся патриций Аббон был, несмотря на свое германское имя, потомком старинного галло-римского рода, притом по обеим линиям; по матери, он, видимо, состоял в родстве со знаменитой семьей Сиагриев. Вместе
