под лапы. Вдоль каждой лапы молоток выколотил натянутую тугую линию, придавшую лапам упругость. Смола снова переместилась: круглым стал глаз, оскалилась пасть.
Смола держала металл. Молоток лепил форму. «Свободная выколотка» — так называется эта техника у мастеров. Владеют ею немногие. Немногим дано лепить металл без помощи формы и штампа, одним молотком.
Старик встал, поднял пантеру к солнцу. Светлый луч ударился о пластину и разлетелся осколками. Пантера была сильной и злой. Она не лежала, свернувшись в кольцо. В родные степи пришла война, и она поднялась, готовясь к прыжку. От напряжённого тела исходила грозная мощь.
Старик снял с пояса акинак, чтобы обрезать ненужное больше поле, и вдруг упал. Он упал лицом вниз, зарывшись в траву. Руки сами собой продолжали сжимать пластину и акинак. В левом плече дрожало древко стрелы.
Из-за кургана, держа лошадей на поводу, появились трое в шлемах, с колчанами за спиной.
— Повезло, с первой стрелы наповал! — крикнул один из них и, бросив коня, опрометью помчался к войлоку.
Двое других от товарища не отстали. Сквозь зелень травы Старику было видно, как три головы склонились над драгоценной грудой. Жадные руки вцепились в пластины, в заманчиво сверкавшие спирали и бляшки.
Медлить было нельзя, если он не хотел, чтобы его добили. Старик вскочил, пригнувшись, прыжком очутился у войлока, с силой вонзил акинак в склонённую шею чужеземного воина, оказавшегося ближе других. Раздался предсмертный крик. Удар кулака, каким кузнец способен свалить коня, лишил жизни второго. «Злой дух», — успел прошептать третий одеревеневшими губами и покатился, поражённый собственным дротиком.
«Стар становлюсь, — подумал Старик, оттаскивая тела. — Не слыхал, как подкрались. Курган звуки прикрыл». Он достал из дорожной сумки горшочек с густым чёрным варевом из пчелиной смолки и живи-травы, зачерпнул и размазал варево по чистой тряпице. Действовать приходилось одной рукой, вторая висела безжизненной плетью.
Когда всё было готово, он резко выдернул из плеча торчавшую стрелу, дал стечь первой крови, наложил на рану тряпицу и зашептал:
«Живи-трава, стань, как вода.
Кровь, стань, как смола.
Чёрное — в землю, синее в небо, красное — мне».
Он прошептал заговор, как положено, семь раз и потом ещё семь. Кровь послушалась, загустела, осталась при нём.
Три дня войско Дария двигалось через степь. На четвёртый день вышел приказ остановиться. Бессмыслен поход, когда не встречаешь противника. Вокруг ни души: ни вражеских войск, ни крепостей, ни селений — одна необъятная степь. Что же — цветам рубить головы, в пичужек копьями целиться?
На юг, на север и на восток были отправлены разведчики. В ожидании их возвращения семьсот тысяч воинов разбили шатры и палатки. Ели, пили. Обоз двигался за войском огромный. Провиант поставляли покорённые страны, и жалеть запасы не приходило в голову даже самым осторожным военачальникам. Долго ль продлится поход? Семь — десять дней, не более. Достаточно будет дать одно большое сражение, чтобы дикие скифы признали над собой власть повелителя стран.
В лагере не прекращались веселье и шум. Ветераны вспоминали чужие земли, по которым прошли, рассказывали были и небылицы о мужестве и находчивости царя царей. Воинов тешила удачливость их полководца. С таким военачальником не пропадёшь!
— Вот так-так! Молокосос не знает, что царство нашему Дарию выиграл конь! — прозвучал раскатистый бас, перекрыв остальные, не столь внушительные голоса.
— Не знаю, дяденька, расскажи, сделай милость.
— Слушай да на ус мотай. В ином деле сила нужна, в ином без хитрости не обойдёшься.
— Без усов ещё малый, мотать не на что! — сидевшие рядом со смехом обернулись к обладателю баса. Хорошую тот собирался поведать историю, большая польза её послушать и тем, кто знал.
— Дело доподлинно было так. Правил в ту пору Персией самозванец, присвоивший царское имя, да Отан про то вызнал.
— Мудрей вазира Отана только Дарий и есть, — подал голос один из слушателей.
— Продолжай, коли лучше знаешь.
— Сказывай, не сердись, не оставь рассказа без головы.
— Собрался, значит, совет семерых самых знатных персов. И Гобрий пришёл, и Видарна. Дарий больше всех горячился: «Если упустим сегодняшний день, завтрашнего нам не видать», — так он сказал, и все бросились во дворец. Жаркая выдалась схватка. Аспафин был ранен в бедро, Интафрен глаз потерял. Зато самозванец и вовсе без головы остался.
— Побили, значит, семеро самозванца, — продолжал обладатель баса, — и стали совет держать, кому из них царством править. Думали-думали и вот что надумали: поедут все семеро на рассвете за городские ворота, и чей конь заржёт первым, тому и на царство сесть.
— Ну!
— Вот-те и ну, безусый. Ты бы что сделал?
— Что тут сделаешь? Коня голос подать не уговоришь.
— А Дарий уговорил. Его конюх прокрался ночью к воротам и запрятал пахучую травку. Запах этот Дариев конь больше овса любил. Он как почуял травку, так и заржал в полный голос. Пришлось шестерым мужам спешиться и поклониться Дарию в ноги.
— Ух ты!
— Сказывают, в тот день молнии ясное небо резали.
— Может, и было знамение, может, и не было, а что царь царей памятник коню собрался поставить — так это доподлинно.
— Скажи ещё, дяденька, сделай милость, зачем царь царей приказал бросить по камню на берегу реки?
— Про камни не знаю, врать не хочу.
— Однако понять не трудно, — откликнулся тот, кто вмешивался в рассказ. — Когда обратно пойдём, каждый возьмёт из груды по камню, а сколько камней на месте останется — столько воинов в скифской земле полегло. Счёт простой.
Возле другой палатки немолодой воин негромко рассказывал:
— Как стали в скифские земли поход собирать, так в царский дворец в Сузах явился знатный перс Эобаз. У него три сына подросли, и он пришёл просить, чтобы не всех в поход забирали. «Снизойди к моей старости, царь царей, оставь хоть одного со мной». Великий Дарий тут же ответил: «Твоя просьба слишком скромна, дорогой Эобаз. По старой дружбе я твоих сыновей всех в Сузах оставлю». Старик в ноги бросился, а домой пришёл, видит, все три сына посреди двора мёртвые лежат, по приказу Дария казнены.
— Как так? Ведь царское слово нерушимо!
— Слово и не порушено. Было обещано, что сыновья останутся в Сузах, они и остались, только не живые — мёртвые.
Наступило молчание. После такой истории не сразу новую подберёшь.
В царском шатре, где за трапезой кроме самого повелителя стран находились лишь высокородные «благодетели» и «сотрапезники», речь также шла о деяниях Дария. Вазир рассказал, как настойчиво Артабан, родной брат Дария, отговаривал царя царей от похода и как непреклонен был повелитель стран.
