физическими лицами, иногда допускалось в их отношениях с церковью. Примером может служить поступок некоей Клавдии, провансальской аристократки, завещавшей свои земли, в обход дочери, арвернскому епископу Праекту. Женившись на обездоленной наследнице, патриций Прованса Гектор обратился в 675 г. к королю с просьбой аннулировать завещание; на его стороне выступил епископ Отена Леодегарий. В ходе конфликта Гектор, а затем и Праект погибли, Леодегарий отделался ссылкой [3967]. Вопреки здравому смыслу, канонизации удостоились и тот, и другой епископ; благодаря этому, мы располагаем биографиями обоих, проливающими свет не только на скрытые стороны истории культов, но и на эволюцию правовых представлений: в древнем Риме такое завещание было бы автоматически объявлено ничтожным.
Приступая к анализу формы собственности, существовавшей в Южной Франции в каролингский и посткаролингский период, нужно сразу же отметить, что он строится на совершенно других источниках. Ничего похожего на сентенции ученых юристов, мало и каких-то других нарративных текстов, так что в основе исследования лежит почти исключительно актовый материал, очень богатый, но фрагментарный и освещающий интересующие нас вопросы под совсем другим углом зрения. Типологически этот материал разнообразен: дарственные, купчие, обменные, залоговые грамоты, документы, оформлявшие комплантационные договоры, акты коммендации и инфеодации, клятвы верности сеньору, а также судебные решения по имущественным вопросам, но мало завещаний, дающих наиболее полную картину имущественных прав и обязательств человека.
Можно ли считать этот факт свидетельством примитивизации института собственности? Вопрос этот изначально непрост и к тому же запутан историографически. Материал докаролингского времени не оставляет сомнения в том, что составление завещания продолжало оставаться одним из важнейших и неотъемлемых прав свободного человека. На этот счет есть немало рассуждений у Сальвиана, позднее у Цезария, который к тому же и сам оставил завещание, не раз уже цитированное. Двести лет спустя патриций Аббон поступил так же, явно не считая, что делает что-то из ряда вон выходящее. Однако в каролингское время завещания в собственном смысле выходят из моды. Сам термин testamentum продолжает употребляться, в том числе по отношению к завещательным распоряжениям, как мужчин, так и женщин [3968]. Но в подавляющем большинстве случаев, когда последняя воля собственника оформлялась письменно, перед нами, строго говоря, не завещание, a donatio post mortem, т. е. отсроченное дарение в пользу церкви или светского сеньора, притом необязательно всего имущества, иногда — с изъятием в пользу других лиц права пожизненного или наследственного пользования. И лишь в XII в., причем не повсеместно, в условиях начавшейся рецепции римского права, возобновляется практика составления таких документов, которые придирчивый глаз юриста определяет как "настоящее завещание".
Спор о том, считать ли donatio post mortem завещанием, пускай по форме ущербным, или же квалифицировать его как особый вид распорядительных документов, насчитывает не одно столетие; даже новейшая литература вопроса весьма обширна [3969]. Не отказывая ему в предметности и отдавая себе отчет в том, что обсуждаемые нюансы проливают некоторое количество света на эволюцию отношений собственности, я предпочитаю, вслед за П. Урлиаком, говорить об общей вульгаризации права, которая не могла не сказаться на форме документа, посредством которого человек излагал свою последнюю волю. При всей важности более или менее формальных различий дипломатического свойства, основной интерес в данном случае представляет то обстоятельство, что свобода распоряжения имуществом для главы семейства в изучаемом обществе сильно ограничена.
Конечно есть немало грамот, в которых субъектом сделки является взрослый мужчина, глава семьи и хозяин в своем доме [3970]. Но уже с самого начала "эпохи архивов", т. е. с рубежа VIII–IX вв., в нашем распоряжении есть дарственные, купчие, обменные и другие грамоты, данные от имени супругов, и это касается как элиты, так и лиц сравнительно скромного статуса [3971]. Сходным образом, участки иногда обозначаются именами обоих супругов [3972]. В тех случаях, когда сделка заключена между мирянами, субъектами нередко выступают две супружеские четы [3973]. Решающую роль играл в данном случае не законный брак, а реальность семейных отношений и совместное ведение хозяйства, поэтому контрагентом сделки мог быть каноник со своей конкубиной и сыном [3974].
Чаще всего положение жены выглядит подчиненным, она находится как бы на втором плане. Это проявляется по-разному: в том, что ее имя не упоминается [3975]; в том, что грамоту, данную от имени четы, подписывает только муж [3976]; в том, что глагол, характеризующий совершение сделки от имени обоих супругов, употреблен в единственном числе и что от жены требуется лишь согласие [3977], и т. д. Симптоматично и то, что по делам, в которых они сами не участвуют, женщины редко выступают свидетелями, разве что представительницы высшей знати, и то в виде исключения [3978].
Вместе с тем право жены на семейное имущество сомнения не вызывает. Достаточно часто говорится, что супруги делают дарение совместно [3979] и даже на равных [3980]. В таких случаях иногда употребляется глагол соndonare [3981]. Нередки документы, в которых жена выступает и как соучастница сделки, и как свидетель; в этом случае иногда отмечается, что сделка совершена с ее согласия [3982]. Известны случаи, когда, напротив, согласие исходит от мужа, а главным дарителем выступает жена [3983], более того: жена изредка сама дарит имущество [3984], в том числе мужу [3985]. В некоторых документах, где супруги выступают (»дарителями, жена упомянута впереди мужа и, несомненно, является главным дарителем [3986] — скорее всего, потому, что отчуждаемое имущество досталось ей по наследству. Продавая семейное имущество, супруги иногда получают свои доли раздельно [3987]. Из описания земельных участков также следует, что владельцем могла быть замужняя женщина [3988]. Пожалование земли в держание супругам совершено иногда таким образом, что в случае смерти одного из них, другой сохранял за собой все держание [3989]. Упоминания обоих супругов встречаются даже в тех текстах, которые представляют собой краткие выжимки из старых оригинальных документов [3990].
Имущество, принесенное в семью женой, отличалось от родового или благоприобретенного имущества мужа [3991]. В то же время дети иногда говорят, что унаследовали то или иное конкретное владение от обоих родителей. Попадаются документы — т. н. breve divisionalis — данные обоими супругами, которые можно считать, своего рода, совместными завещаниями [3992]. Есть и такие документы, в которых замужняя женщина, вместе с сыновьями, совершает сделку в качестве главного контрагента (именно она получает цену отчуждаемого семейного имущества), тогда как ее муж и его родственники при этом
