type="note">[4086]. Что это было — исполнение воли умершей, желание приобщить ее душу к благочестивому деянию или попросту предосторожность, на случай претензий со стороны ее родни?
Реальность имущественных прав родственников подтверждается также типовыми предостережениями, содержащимися в грамотах, — чтобы те, под угрозой штрафа и религиозных проклятий не смели оспаривать совершенную сделку [4087]. Некоторые дарители оговаривают, что в случае нарушения ее условий со стороны церковного учреждения, которому отходило имущество, оно возвращается в их семью — за выкуп [4088] или без оного [4089]. Нередки грамоты, в которых родственники упоминаются в обоих качествах [4090]. Существенно, что некоторые местные кутюмы предоставляли право выкупа не только детям и другим естественным наследникам традента, но и более дальним родственникам, как по отцовской, так и по материнской линии [4091]. Из случайных ремарок следует, что, помимо сыновей и дочерей, попытаться оспорить сделку могли братья [4092] и племянники [4093], а также "кто-либо из нашего потомства" [4094], "наследники наши из потомства наших родителей" [4095], "наследники наши мужского и женского пола, кровные родичи и другие люди" [4096], "один из ближайших моих родственников, кто будет жив" [4097] и т. д.
Косвенным свидетельством об имущественных правах родственников является упоминание их в числе тех, за кого даритель просит молиться [4098]. То, что это не было сугубо интимным делом, следует, например, из того, что грамоту, данную за упокой души жены дарителя, наряду с их сыновьями, подписывает и его новая жена [4099]. Эти данные перекликаются с поучениями Дуоды, напутствовавшей сына молиться, прежде всего, за родных его отца, включая обеих жен деда — св. Гильома Желлонского [4100].
В связи с этим уместно сказать несколько слов о внутрисемейных отношениях в среде знати. Еще Р. д'Абадаль обратил внимание на стремление графов каролингского времени, получивших должность из рук монарха, "приобщить" к ней своих братьев, не имевших на то полномочий, и сделать их фактически соправителями [4101]. Так, в 842 г. Суньер, граф Руссильона, Валлеспира, Ампурдана и Пералада, передал два последних графства, полученные им от Людовика Благочестивого, своему брату Аларику. В политическом плане это был важный шаг в сторону приватизации административных должностей, но это также веха в истории отношений собственности. Рассматривая вверенные им территории как фамильное достояние, местные династы начинают распоряжаться ими так же, как своими частными владениями, — и не только в том, привычном, смысле, что передают или пытаются передать их по наследству, но и по самому способу распоряжения: речь идет не об индивидуальном, а о семейном имуществе. Этот подход к обладанию землями публичного статуса, конечно же, несовместимый с принципами публичного права, характерен и для лиц более скромного достоинства [4102].
Стремясь упрочить свое положение, местные графы добиваются установления контроля над епископскими кафедрами, которые нередко переходили от дяди к племяннику; иные епископы имели сыновей, участвовавших в управлении семейным имуществом [4103]. Распространенным явлением было и соправление братьев или дяди и племянника; примером может служить семья марсельских виконтов. Власть, как и собственность, воспринималась как фамильное достояние. Сохранилось несколько десятков грамот, данных членами этой семьи, главным образом — совместно. В их числе часто упоминается епископ Марселя [4104]. Цель таких коллективных сделок — предохранить приобретающего имущество от посягательств со стороны других членов семьи.
Стремясь не допустить ни распри, ни оскудения семейного достояния, южнофранцузская элита широко практиковала внутрисемейные браки: вопреки и церковному, и вестготскому, и римскому праву, женитьба на двоюродных сестрах была обычным делом; в начале X в., в семье графов Уржеля, засвидетельствован брак дяди с племянницей, отданной ему в жены по решению ее отца [4105]. К середине X в., под давлением церкви, откровенно эндогамные браки сходят в среде знати на нет, однако браки с родственниками пятого и шестого колена остаются нормой. Тем самым обеспечивалось кровное родство едва ли не всей местной элиты. Другим испытанным средством против дробления семейного имущества был принудительный целибат младших сыновей. Дочерей и сестер, напротив, выдавали замуж охотно, в том числе за своих вассалов; эта практика способствовала сплочению правящей элиты. Достаточно сказать, что оммаж часто приносили родному дяде по матери или брату жены [4106].
Налицо ярко выраженный семейный характер собственности. Наверное, можно говорить даже о собственности линьяжа, хотя это не принято — линьяж, как правило, мыслится и анализируется в других категориях. Как бы там ни было, речь не идет лишь о пресловутой малой семье: имущественные права кузенов и других относительно дальних родственников были вполне весомыми и реальными. Истоки этого явления следуют искать в переходный период от античности к средневековью, к сожалению, плохо освещенный, с этой точки зрения, в источниках. В какой именно момент предусмотренное классическим римским правом (как и правом большинства других народов) участие дальних родственников в наследстве и решении некоторых общеродовых вопросов трансформировалось в качественно иную, несравненно более очевидную и многоплановую причастность к имущественным делам конкретной семьи, — на нынешней стадии исследования сказать невозможно. Но признаки этой трансформации различимы уже на заре каролингской эпохи. Так, в завещании Аббона отразился малоизученный феномен внутрисемейного и внутриродового перераспределения земельной собственности. Согласно П. Гири, не менее 10 из 34 контрагентов Аббона, упомянутых в завещании, находились с ним в родстве [4107]. Обмен недвижимостью между членами одного или нескольких тесно связанных феодальных линьяжей, а также между этими линьяжами и контролируемыми ими церковными учреждениями, прослеживается и по источникам IX–XI вв. [4108] Это явление привлекло внимание исследователей лишь в самое последнее время [4109].
Семейный характер собственности, выразившийся в совместном участии членов семьи в сделках, в "советах", "похвалах" и "согласиях", а также в оговорках, разрешающих семье в определенных случаях оспорить вполне законную сделку, — находит параллели в феодальном праве ряда областей Северной и Западной Франции. Речь идет о двух правовых обычаях, принадлежащих одному полю, но по идущей из глубины веков традиции искусственно разделяемых. Первый принято называть на французский лад: retrait lignager — буквально: "отступление линьяжа", т. е. право членов линьяжа "отступить" от условий уже совершенной, но не устраивающей их сделки, а по сути — ее оспорить. Феномен этот, хотя и неплохо изучен [4110], но недостаточно известен, а главное — осмыслен. Второй обычай называют laudatio parentum, причем укоренению термина в литературе сильно способствовал успех монографии С. Уайта — сам же он отметил условность этого выражения и его заменимость другими
