вассалов были, таким образом, вполне реальными.
Становление условного землевладения обычно связывают с социальнополитическими процессами IX–XI вв.: ослаблением центральной государственной власти, возникновением юрисдикционной сеньории, инкастелламенто и т. д. Это безусловно верно, однако не следует забывать, что вертикальная организация собственности была, хотя и очень важным, но лишь одним из проявлений расчлененности феодальной собственности [4161]. Консолидации господствующего класса на феодальной основе способствовало также переплетение прав собственности "по горизонтали", т. е. безотносительно того, какое место занимал собственник в феодальной иерархии. Для истории Средиземноморской Франции этот вопрос особенно важен, поскольку посредством горизонтального переплетения имущественных прав происходило размывание границы между социальными группами благородных и ротюрье. Очевидна связь этого явления с характерным для изучаемого общества уподоблением социально-юридических отношений зависимых крестьян со своими господами социально-юридическим отношениям внутри привилегированного класса.
Каковы истоки этого явления? На сегодняшний день ответить на этот вопрос исчерпывающе и однозначно не представляется возможным. Ограничусь отдельными замечаниями. Достаточно ясно, что переплетение прав собственности шло рука об руку с массовым отчуждением и приобретением небольших и в хозяйственном отношении несамостоятельных владений или доходов с них. В самом деле, передача прав на квартаирату виноградника в большинстве случаев, видимо, не предполагала не только отторжение такого участка от держания обрабатывающего его крестьянина, но даже изъятие его из-под контроля традента. В таких случаях речь шла, скорее, о передаче права на получение определенного количества вина со всего держания как хозяйственного целого. Когда же передавался целый манс, тем более группа мансов, традент нередко оговаривает сохранение за собой или кем-то из наследников (включая вассала и сеньора) удержание части доходов [4162]. С учетом членения и передачи из рук в руки доходов, обусловленных судебно-административной или церковной властью надданной территорией, картина всеобщего переплетения прав собственности усложнится еще больше. Во многих случаях имела место передача не собственности, а части владельческих прав, но в условиях преобладания натуральной ренты и все большего сведения права собственности к получению дохода с некоей довольно-таки аморфной совокупности земель это различие было не столь уж существенным. Более того, наверное, именно потому, что расщепление и переплетение прав собственности и владения приняло столь тотальный характер, что различия между благородным и неблагородным держанием стали стираться [4163], сеньоры стали изыскивать нетрадиционные формы привязки "своих крестьян". Этой цели служили, в частности, ротюрный фьеф и сервильный оммаж [4164].
Для понимания изучаемой формы собственности очень важен ее условный характер, иначе говоря, недостаточно четкое (по римским или буржуазным понятиям) разграничение прав собственника и несобственника, будь то держатель, сосед или бывший, а также будущий собственник. Эта черта господствующей в раннесредневековой Средиземноморской Франции формы собственности тесно связана с ее разделенностью между несколькими субъектами; можно даже сказать, что это стороны одной медали. Отражая систему производственных отношений в целом, отношения собственности одновременно несут в себе информацию о каждой стадии воспроизводственного процесса. И если изучение расчлененности феодальной собственности обогащает по преимуществу наши представления о феодальном механизме распределения, то анализ ее условности наиболее важен для исследования самого производства. Другое дело, что в силу специфики отражения экономических явлений в праве (тем более в римском, в своей основе, праве, которое избегало вмешиваться в имущественные отношения, складывающиеся на стадии производства как такового [4165]), категория "собственность" характеризует и производство, и потребление и, в меньшей степени, распределение, главным образом через обмен.
Как уже отмечалось, обладание земельным имуществом на иной, чем право собственности, юридической основе приняло в Древнем Риме весьма широкие масштабы. Помимо владения и держания, следует напомнить о "правах на чужие вещи" (ius in re aliena), воплощенных в земельных сервитутах, узуфрукте, некоторых других институтах, обставленных определенными условиями. При этом классическое римское право ясно разграничивало собственность и владение, тем более, собственность и сервитуты; грань между ними стала стираться лишь в вульгарном праве поздней античности и раннего средневековья [4166].
Наиболее отчетливо безусловный характер римской собственности обнаруживается в обязательственном праве, в частности, в трактовке дарения и купли-продажи [4167]. Законное приобретение вещи в собственность, дополненное вступлением во владение ею, делало покупателя практически неуязвимым от возможных посягательств со стороны прежнего собственника. Римляне придавали большое значение выяснению того, правомочен ли участник сделки ее совершить, является ли он добросовестным владельцем и т. д. Основанием для расторжения сделки служило невыполнение новым собственником условий купчего договора, но под условием подразумевалось совершение только таких действий, которые были связаны с фактом передачи имущества (например, с уплатой цены в установленный срок), но никак не с дальнейшим распоряжением самим имуществом. Иными словами, законность сделки нельзя было оспорить на том основании, что покупатель обращается с приобретенным имуществом не так, как того хотелось бы продавцу; разграничение вещного и обязательственного права в этом случае было совершенно определенным. Расторжение сделки по причине нарушения одной стороной вещных прав другой стороны было сравнительно легко осуществимо лишь в рамках арендного или прекарного договора, однако в этом случае речь шла уже не о собственности, а о владении, в том числе в его ущербной форме.
Раннему, отчасти и высокому, средневековью было свойственно существенно другое отношение к имуществу. Отвлекаясь от очень важных, но особых вопросов о самом понимании имущества в средние века [4168], ограничусь анализом некоторых аспектов, связанных с его отчуждением. Средиземноморская Франция и каролингского, и посткаролингского периода, несомненно, знала такое отчуждение земли (не говоря уже о другом имуществе), которое, с учетом феодальной практики, следовало бы назвать безусловным [4169]. И в IX и даже в X вв. оно все еще считалось нормальным и само собой разумеющимся, так что в иных документах это обстоятельство даже никак не оговаривается, хотя, как правило, такая оговорка есть: "дарю, передаю и уступаю… чтобы имели, держали и владели и делали все, что хотели" [4170]; "без какого-либо противодействия" [4171], "без какого-либо препятствия или умаления" [4172], "без какого-либо сомнения и препятствия" [4173], "без какого-либо беспокойства" [4174], "беспрепятственно" [4175], "беспрекословно" [4176] и т. д. Особо отмечается, что продавец получил согласованную цену и что за покупателем не осталось никакого долга [4177].
Однако начиная с X в. все чаще встречаются грамоты, оформляющие передачу земли с известными ограничениями и на определенных условиях. Строго говоря, таковыми являются даже те грамоты, согласно которым земля передается тому или иному монастырю с тем, чтобы монахи молились за спасение души дарителя, его семьи, сеньора, каких-то других лиц. В глазах людей того времени это была
