вполне реальная служба; многозначность понятия servitium лишь оттеняет эту мысль. Отсюда внимание, уделяемое перечислению тех, кого просили поминать в молитвах [4178], или тому, сколько именно месс должны отслужить монахи [4179]. Имущество передавалось и за другие услуги, которые церковное учреждение должно было в будущем оказать дарителю, например за право быть похороненным на монастырском кладбище [4180].
Еще важнее тот факт, что в очень многих грамотах речь идет об ограничениях права монастыря или капитула (как и других собственников) распоряжаться переданным имуществом. Эти ограничения принимали две формы.
Во-первых, традент указывал, как именно следует поступить с его имуществом. Часты требования употребить его на совершенно определенные и никакие другие цели, например, на раздачу милостыни [4181], на странноприимный дом [4182], на лечение больных [4183], на лампады [4184], на изготовление книг [4185], на восстановление конкретного храма [4186] и т. д.
Во-вторых, традент запрещал в какой бы то ни было форме отчуждать передаваемое имущество — нередко без каких-либо пояснений и оговорок [4187]. Большинство традентов исходило из убеждения (соответствующего церковным канонам, но вряд ли только по этой причине), что переданное ими имущество должно навечно оставаться в собственности данного религиозного учреждения. Под отчуждением подразумевались такие операции, как продажа, обмен, залог и т. д. [4188], а также передача в феод [4189], которая, в отличие от предоставления земли в держание зависимому крестьянину, рассматривалась как форма отчуждения имущества. Показательна оговорка о том, что получатель имущества вправе передавать его, кому захочет, кроме клирика и рыцаря [4190].
Что могло подвигнуть монахов или каноников на этот, как они хорошо понимали, незаконный и чреватый последствиями шаг? Рассуждения на этот счет в грамотах нечасты, но все же можно понять, что делалось это либо "по необходимости" [4191] — надо полагать, ввиду серьезных материальных затруднений, либо в результате превышения епископом или прево своих полномочий в отношении каноников [4192], "под давлением или из-за страха перед епископом" [4193], возжелавшим присвоить себе общее имущество [4194]. Иногда даритель подчеркивает, что для него не имеет значения причина, по которой церковное учреждение пойдет на нарушение, каковое для него в принципе неприемлемо [4195]. Ригоризм этой позиции подчас завуалирован рассуждениями о том, что сделка становится недействительной, если расстроится жизнь религиозной общины [4196], но за этой оговоркой угадываются все те же внутрицерковные распри.
Нарушение этого запрета влечет за собой возвращение имущества семье дарителя — иногда за выкуп [4197], иногда автоматически [4198]. Чаще всего выкуп производится за символическую плату [4199], но бывает, что и за вполне весомую — в этом случае речь идет, фактически, о преимущественной покупке [4200]. Иногда в случае отчуждения приобретенной земли, церковь платит прежнему владельцу вознаграждение [4201]. Имеют место и более сложные комбинации, когда, например, каноники сами определяют, кому из родственников традента они дадут денег — с тем, чтобы он выкупил землю у посягнувшего на нее епископа, а затем вернул ее капитулу [4202].
Но и это еще не все. Оказывается, что законная и по условиям, и по соблюдению всех надлежащих процедур передача имущества никак не мешала, если не самому траденту, то его наследникам, продолжать считать отчужденную землю своей. Они необязательно добивались ее возвращения в юридическое лоно семьи, тем более, что в экономическом плане семья традента зачастую и не утрачивала контроль над отчужденным участком. Важнее было подтвердить на нее некие права, не укладывающиеся в нормы и понятия римской юриспруденции, но гарантирующие реальность распоряжения этим участком и извлечения из него дохода. Отсюда — все новые пожалования уже переданных ранее земель, иногда сопровождаемые получением некоторой суммы денег, необязательно символической. Этим вопросом активно занимаются американские медиевисты: С. Уайнбергер, С. Уайт, Б. Розенвайн и, совсем недавно, Ф. Шейет, однако в центре их внимания не столько имущественные отношения, рассматриваемые, скорее, мимоходом, сколько история семьи, власти, благочестия и т. д.
Следует подчеркнуть, что, при всем своеобразии этих отношений, речь идет именно о собственности. Об этом, наряду с употреблением специальной терминологии, выражавшей представление о наиболее полном праве на вещь, свидетельствует анализ всей системы правовых институтов, относящихся к имущественной сфере. Эта система принципиально отличается от римской и, по сравнению с классическим правом, качественные изменения претерпели не только понятия, но и сама организация правового пространства.
Примером может служить эволюция узуфрукта, относимого классическим правом к разряду прав на чужие вещи. В грамотах IX–XI вв. мы редко имеем дело с чистым случаем предоставления узуфрукта [4203]. Как правило, он упоминается в связи с передачей земли в собственность: традент резервирует узуфрукт для себя или жены или детей или каких-то других людей [4204]. При этом узуфрукт часто предполагает уплату чинша [4205], иногда — и чисто сеньориальных повинностей, что объективно сближает его с прекарием (хотя сам этот термин употребляется редко) [4206], а по объему владельческих прав, — с феодом. Не менее важно, что при этом допускается передача узуфрукта по наследству, обычно всего на одно-два поколения, бывает, что и без этого ограничения, лишь бы потомство было от законного брака [4207], — напомню, что классическое римское право признавало только личный и пожизненный узуфрукт. И наоборот: с учетом права родственников вернуть подаренное имущество в семью, в случае опасности его отчуждения, права церкви на это имущество квалифицируются как usus [4208]. Более того, если толковать иные формулировки буквально, окажется, что понятие usus относится к полномочиям обеих сторон, как бы делящих право собственности [4209]. Но это редкие исключения: в подавляющем большинстве случаев, несмотря на все оговорки, переданное таким образом имущество описывается как собственность.
Уместно сказать, что люди этой эпохи считали в порядке вещей ограничить имущественные права не только контрагентов, но и собственных наследников. Яркий пример — предписание Гильома, "принцепса земли Риезской", своим детям, внукам и всему потомству, в течение девяти дней, после того, как падет подаренный им конь, поставить марсельским монахам замену — и так до скончания века [4210]. Особую пикантность этому распоряжению придает оговорка: "если будут иметь такую возможность". Перед нами еще одно впечатляющее отступление от римского права: обязательства наследников заканчивались в Риме с уплатой долгов (если они их вообще признавали), и распоряжения такого рода были бы расценены, как недопустимое нарушение прав новых domini.
