держателя и владельца манса при помощи глаголов, соответственно, с обыденно-хозяйственной или юридической окраской единичны [4308]. В некоторых местностях, например в районе Апта, посессором могли назвать и крестьянина-держателя [4309]. Еще менее социально детерминированным выглядит употребление глагола tenere [4310]. Конечно, рыцарь, вообще любой, даже самый скромный представитель феодальной элиты, свою землю именно "держал", хотя, как было показано выше, понятия "иметь" и "владеть" при этом никак не исключались. В данном случае важнее другое: пускай не так часто, зависимый крестьянин также "держал" свой манс и другое имущество, в том числе за специфически сеньориальные повинности [4311]. Тот факт, что отношение крестьянина к его держанию зачастую выражается теми же словами, которые характеризуют земельные права феодала, конечно, не означает уравнения их имущественных прав. И все же перед нами яркое свидетельство того, какие колоссальные изменения претерпел к X–XI вв. статус крестьянского держания, какое огромное расстояние отделяет его от надела колона и рабского пекулия римской эпохи.
Что известно о субъективной стороне имущественных правоотношений в крестьянской среде?
В подавляющем большинстве случаев субъектом имущественных прав выступает отец семейства; исключения редки. Не забудем, однако, что речь идет не о количественном соотношении правовых ситуаций, а о частоте обмолвок, позволяющих разглядеть правовую реальность сквозь толщу привычно повторяемых формул. То, что отец семейства фигурирует в источниках чаще других членов семьи, только естественно; вопрос в том, как мыслилось участие в распоряжении семейным имуществом всех остальных.
Начну с того, что крестьянское держание, как и отдельный участок, иногда обозначено именем женщины [4312], часто, но далеко не всегда, вдовы [4313]. Еще важнее, что земельные объекты могли быть названы именами и мужа, и жены [4314]. Не так уж редко и манс, и отдельный участок охарактеризованы как имущество такого-то и его детей [4315], причем иногда дети перечислены поименно [4316]. Повинности иногда также отнесены на долю держателя вместе с детьми [4317]. После смерти отца дети необязательно производили раздел имущества, чему, наверное, препятствовали и реалии внутрисеньориальных отношений. Во всяком случае, неоднократно упоминаются мансы вдовы и ее детей [4318], а также братьев [4319], порой с формулировкой "манс детей такого-то" [4320]. Братья, в том числе женатые, совместно получали землю в комплант [4321]. Словом, то немногое, что известно об имущественных отношениях в среде зависимых крестьян, позволяет предположить, что в этом вопросе они принципиально не отличались от имущественных отношений в среде элиты.
Из Марсельского полиптика следует, что на одной колонике могло быть две и более семей, притом разного статуса. В дальнейшем упоминаются мансы, названные именами двух людей, чьи родственные отношения никак не обозначены [4322]. Судя по тому, что часть повинностей они в некоторых случаях несли порознь [4323], речь вполне может идти о главах семейств, не связанных родством. Эти данные следует анализировать с учетом оживленной дискуссии, ведущейся последние двадцать-тридцать лет, о социальной природе крестьянских сообществ, имевших место на мансах и других держаниях феодальной эпохи. Суть спора в том, трактовать ли проживание на одном мансе двух и более семей (полных и неполных) как свидетельство их реального объединения в хозяйственный и социально-правовой коллектив или же как результат их более или менее формальной "приписки" к тяглу с целью упорядочить разверстку и взимание повинностей — либо (если смотреть на ситуацию глазами крестьянина) облегчить себе их бремя. Что касается каролингской эпохи, вторая точка зрения имеет больше сторонников, среди них — Д. Херлихи, П. Тубер, Я.Д. Серовайский [4324]. Из этой презумпции исходят историки, придерживающихся самых разных взглядов на средневековое общество, но особенно те, что разделяют мнение о длительном сохранении римских порядков, например занимавшийся Марсельским политиком Ж.-П. Поли. Противоположная точка зрения наиболее четко сформулирована Ю.Л. Бессмертным и его учениками [4325]; она имеет сторонников и за рубежом: из специалистов по южнофранцузской истории к ней тяготеют опиравшиеся на Марсельский политик М. Зернер и Э. Соз.
На мой взгляд, острота дискуссии не всегда отражает глубину реальных расхождений. В частности, достаточно очевидно, что повторяющееся из года в год соучастие в несении повинностей с одного и того же надела не могло не привести со временем к возникновению более многопланового и сплоченного сообщества держателей. При этом, хотя речь идет о типовой ситуации, возникавшей вновь и вновь на протяжении средневековья, стоит обратить внимание и на ее стадиальные аспекты. В раннекаролингский период, хорошо освещенный в полиптиках, совместное проживание на одном наделе двух и более семей, будь то вчерашних рабов или вынужденных переселенцев, еще в очень большой мере обусловлено фактом их испомещения на землю, так что правильнее говорить не столько о совладении (точнее о "содержании"), сколько об управленческом решении, принятом сеньором. Но есть ли основания утверждать, что нечто подобное широко практиковалось и в XI в., когда подавляющее большинство населения было лично свободным, домениальное хозяйство свелось к минимуму, а сеньоры были озабочены поддержанием власти не в поместье, состоящем из стольких-то мансов, а над округой в целом? Более правдоподобно предположить, что в этот период сообщество держателей манса скреплялось не только совместной ответственностью за несение повинностей, но и общностью хозяйственных забот и социальных интересов, рано или поздно подкрепленных кровным родством, а также неким совместным правом на занимаемую землю.
Применительно к Средиземноморской Франции этот вопрос изучается в основном на более позднем материале, обычно — не ранее XIII в. За вычетом неизбежных нюансов, парадигма, в целом, та же. Примером может служить группа качественных исследований, выполненных на материале горных областей Прованса и Дофинэ. Так, по мнению В. Шомеля, речь идет именно о совладении маисом со стороны двух и более семей [4326]. Согласно Ж. Рутьер, в Бриансонэ в XIII–XIV вв. зафиксирована совместная обработка земли людьми, не состоящими в родстве [4327]. Напротив, А. Фальк-Вер полагает, что манс в это время — уже не столько хозяйственная, сколько фискальная единица, большой кус земли, на котором несколько семей, каждая в отдельности, обрабатывают свою парцеллу, что, впрочем не исключает социально-правовой и даже родственной общности [4328]. Крестьянские сообщества этого типа зафиксированы и в приморских местностях, более динамичных в экономическом отношении и более приверженных римской правовой традиции. Изучавшая их М. Бурэн избегает говорить о квазисемейных коллективах, но уверенно констатирует совместное хозяйственное использование мансов людьми, не связанными близким родством [4329]. Я не стал бы квалифицировать их право на занимаемый манс как совладение лишь
